Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
– Здравствуй. Здоров ли?
– равнодушно спросил баскак.
– Благодарствую. Ты здоров ли?
– в свою очередь спросил Юрий Дмитрич.
– Осень тёплая, - почмокал ордынец.
– Солнышко светит. Дождика нет.
– Да, хорошо, - кивнул князь. Ещё постоял.
– Я пойду, пожалуй.
– Иди, пожалуй, - разрешил баскак.
И ни слова про обустройство прибывшего, про неудобства. Можно сказать, вообще ни о чём ни слова. Пришлось подавить обиду. Да в конце концов тьфу на этого дорогамина! Однако в самых дверях гортанный голос остановил:
–
Князь обернулся.
– Каназ Юрьи, мирись с Василием!
Князь молча вышел.
У себя в шалаше лёг на медвежью шкуру, стал сосать сорванную по пути былинку. Вечерело, воздух заметно похолодел. Асай снаружи развёл костёр, а внутри поставил жаровню с красными угольями.
Кто и зачем занёс его сюда? Сидеть бы подле Настасьюшки в Галиче. Или строить новый терем в Звенигороде. Дело везде и всюду найдётся. А для слишком уж громких дел годы пошли не те.
Чу! Что за шаги, что за разговор? Голос будто знакомый.
– Гюргибек, к тебе гость. Выходи к костру, - невесело пригласил Асай.
– Какой гость?
– Боярин Всеволож. Иван Дмитрич.
Князь вздрогнул всем телом, усилием заставил себя подняться. Меньше всего сейчас хотел видеть учителя своих сыновей, самого сильного и коварного супротивника в споре с племянником. А не откажешься, не отсидишься в шалаше от непосильного поединка. Вышел.
Иван Дмитрич встретил спокойно, сидя на сложенном конском потнике. При появлении князя встал, склонился:
– Здрав буди, княже! Как можется?
– Спаси Бог. Как тебе?
– Благодарствую. Княжичи твои учением радуют. Старший не весьма, средний более. Жаль, не отдал младшего.
– Робок, - отозвался отец о Дмитрии Красном.
Всеволож помолчал, глядя на степную вечернюю зарю, разлившуюся по чистому небу. Князь не нарушал молчания.
– Вижу пожар, - вдруг сказал Иван Дмитрич.
– Над всей Русью пожар!
Юрий Дмитрич молчал.
Всеволож снова заговорил:
– Отчего, княже, по прибытии не пришёл спросить о здоровье нашего государя?
– Он мне не государь.
– По его отцовскому завещанию государь, - напомнил боярин.
– Ведь как у Василия Дмитрича сказано в духовной: «А даст Бог сыну моё великое княженье...»
– А по моему отцовскому завещанию - не государь, - стоял на своём князь Юрий.
– У Дмитрия Ивановича в духовной сказано: «А по грехам отымет Бог сына моего князя Василия, а кто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел».
Боярин на это молвил очень тихо и очень веско:
– О тебе там не упомянуто, имени твоего не названо. Эх, если бы было имя, и спорить бы не о чем!
Так это у него вырвалось, будто в глубине души хотел добра Юрию. Да с чего?
Всеволож откланялся. А уходя, оставил противника с безысходно-удручающим словом:
– Нет, князь Юрий, не на твоей стороне будет приговор третейского суда, ох, не на твоей!
Пыль уже рассеялась за удалившимся всадником, когда пришёл в себя, шлёпнул ладонью по лбу, пожалел, что сразу
Князь долго не мог заснуть: до полночи спорил в уме с боярином. Укрепился неотразимыми доводами, которым непременно сразит его на ханском суде.
Покинул баскака ни свет ни заря. От свежести - сна ни в одном глазу. А вокруг, куда ни глянь, - голая земля, жухлая трава, ни деревца, ни жилья, ни речки, ни ручейка. Дикое Поле - одно слово.
Жизнь, однако, кипела. Высоколетные, крыластые птицы парят, камнями падают наземь, взвиваются с добычей, ищут места для трапезы. И не назовёшь пространство безлюдным. Нет-нет да промелькнут на выносливых лохматых лошадях ордынские гонцы с колокольцами. Нет-нет да покажется конный разъезд, мелькнёт издали и исчезнет: не по зубам ему вооружённая встреча на равных. Разведка доложила, что и племянник покинул гостеприимный кров Мин-Булата. Движется в стороне от дяди.
Отдыхали на солонцах. Утренничали всухомятку, ибо не из чего было разжечь костров. Московляне не появлялись, вознамерились сохранять расстояние. Радовало, что солнце ещё не скупится на тепло и ветра не столь знобко пронизывают. На небо посмотришь - лето, на травы... уже осень.
А несколько дней спустя и трава стала получше. Появились отары овец, табуны коней. Асайка мотнул головой вдаль, на цепочку мазанок:
– Сабанчи!
– Что?
– не понял князь.
– Ордынские пахари.
На сей раз отдых был не простолюдинским - голова на седле, а господским - на кошме. Ели лепёшки, пили кумыс, слушали домовитое лопотанье хозяев.
С тех пор поселения стали чаще, крупнее, пути многолюднее. Однажды Асай торжественно объявил:
– Скоро Кокорда. Выехали на прямую дорогу.
Дорога была торная, широкая, крытая дресвой [98] , хорошо утоптанная. Её оживляли не только всадники, но и повозки с грузом.
– Что везут? Откуда?
– любопытничал князь.
98
Дресва– крупный песок, гравий.
– С юга. И кое-что с востока, ибо переправа выше столицы, - со знанием дела пояснял Карачурин.
– Из Тавриды ввозится глина. Сарайские мастера делают по тамошним образцам кружки, миски и прочее. Из Азии везут хлопок-сырец для ткачества.
– Знаю, мастеров у великого хана много, - согласился князь.
– В столице большие участки заняты мастерскими. А как же?
– вошёл во вкус рассказчик Асай.
– Кузнецы, кожевники, оружейники. А сколько фабрик изготовляют разные орудия для скотоводов и сабанчи! Здесь ты можешь купить, Гюргибек, бронзовые и медные сосуды, каких у нас нет. А кожа тончайшей выделки? А шерстяные ткани, не чета немецким?