Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Фёдор Галицкий, похоронив Бориса, обретается теперь с молодыми Юрьичами в Москве. Возмужавшие сыновья не вмешиваются в распрю отца с двоюродным братом. Посещают празднества в златоверхом тереме, занимаются с Всеволожем. Младший Дмитрий остался в Галиче. Старший же уговорил отца заслать сватов к князю Дмитрию Васильичу За- озёрскому. Он твёрдо решил жениться на Софье Дмитриевне. Пришлось поближе узнать семейство, с которым выпало породниться. Елисей Лисица представил все сведения. Княгиня - единственная наследница: брат её Андрей, почувствовав суетность мирской жизни, двадцати лет постригся в Спасском монастыре под именем Иоасафа. Покойный государь по какой-то причине не жаловал, не приближал к себе Заозёрских. Сын его воспринял к ним отцовскую нелюбовь. Бояре только и ждут возможности присоединить Заозерье к Московскому великому княжеству. Сватовство среднего Юрьича произошло вовремя. Князь Заозёрский
Все эти заботы и думы не давали покоя. А тут ещё вместо язвы, от которой выжившие стали тщедушнее и слабее, явился голод. От сильной засухи воды истощились, земля и боры горели. Люди среди густых облаков дыма не могли видеть друг друга. Звери и птицы умирали в лесах, рыбы - в реках. Князю и его ближним по целым дням приходилось рассчитывать накопленные запасы, чтобы сегодня накормить страждущих и оставить на завтра. Вот где сказалось отсутствие бывшего дядьки Бориса. Его никак не могли заменить Ватазин и Вепрев, не говоря уж о тугодуме Даниле Чешке, о книжнике Семёне Морозове. Единственным деятельным помощником оказалась княгиня. Она насаждала свои глаза и уши во всех житницах, во всех закромах. Мздоимцы и воры карались без милосердия. Ни зерна не пропало.
И вот тяготы позади. На удалении от громких бед, казалось бы, расслабь волю в тихих домашних радостях. Был бы Юрий не старшим в калитином роду, Анастасия - не его половиной, так бы оно и вышло. Однако даже за отдыхом нет покоя.
На дворе осень. Изо дня в день непогода. Слюдяные оконца едва пропускают скудный дневной свет. Выйдешь из терема, проникаешься грустью: гонит ветер над чёрным бревенчатым городом жёлтый лист с дождём. Княжеская семья греется при свечах в палате не только печным теплом, но и занимательными рассказами Семёна Фёдорыча Морозова из старины давней.
– Проездом, - повествовал боярин, - будучи в Муроме, посетил я тамошнюю обитель, где показали мне список «Жития» местных князей полуторавековой давности. Правда, заменены имена владетелей. Князь Давид Юрьевич назван Петром. Видимо, потому, что истина в «Житии» соседствует с вымыслом.
Морозов начал повесть с того, что до Петра в Муроме властвовал Павел. Его княгиня была весьма хороша собой. И вот к ней повадился летать некий змей-искуситель, принимавший вид мужа. Никто, кроме жены, не мог усомниться, что с нею Павел.
– Страсти какие!
– всплеснула руками Анастасия Юрьевна.
Слушая баснословие, Юрий Дмитрич незаметно задумался о своём. Вспомнил невольно прошлую ночь, что провёл с женой. Настасыошкины кудри кое-где стали отливать серебром. На собственные-то он давно уж махнул рукой: бел, как гриб-дождевик. И борода потеряла былую окладистость, чёрную величавость. Всё это перемены последнего пятилетия. Внешне время текло спокойно, внутренне бушевали бури. Права, ох как права оказалась Анастасия, сказавшая после отъезда Фотия, что с ханским судом племянник и его присные будут тянуть до скончания века. Мир был достигнут, а условия мира легли под спуд. На каждый спрос - отговорка, на каждый срок - перенос. На каждое обличение - вранье, вранье и вранье. Лазутчики Елисея Лисицы извещали: говорят, государь-племянник занемог - только что поехал на богомолье; говорят, у боярина Всеволожа горлом шла кровь - до сих пор на охоте в приокских лесах; говорят, сам Витовт собирается посетить Москву - властелин литовский к себе созывает гостей в город Троки. Юрий Дмитрич негодовал без всякого толку. Войско исподволь было набрано и снаряжено в строгой тайне. Левонтий Макарьянич сообщал из Хлынова, что на конь готовы сесть уж не тысяча, а пять тысяч. Какой от этого прок, если до ханского суда мир с племянником и пальцем не тронь? «Скорее жизнь наша кончится, чем что-либо переменится!» - сокрушалась Анастасия.
– Княгиня не скрыла от мужа обман змея-оборотня, - продолжал повесть Морозов.
– Князь посоветовал лестью выведать у коварного, отчего тот может умереть. Она исхитрилась и узнала: «От Петрова плеча и Агрикова меча».
Анастасия отказывалась понять:
– Мудрено чрез меру!
Семён Фёдорыч улыбнулся:
– Ничего мудреного! У Павла был младший брат Пётр. А в муромской обители, в алтарной стене, между керамидами [93] , в каменной скважине был спрятан меч, нарицаемый Агриков. Его и показал Петру отрок-инок. С ним-то и пришёл юный витязь в покои свояченицы. Там как раз находился змей в образе Павла. Сходство было столь велико, что Пётр не мог поднять меч.
93
Керамиды - керамические изделия.
– Не убил оборотня?
– возмутилась Анастасия.
– Убил, удостоверившись, что брат сидит в своей спальне, - успокоил Морозов.
Юрий Дмитрич слушал, откинувшись в мягком кресле, прикрыв глаза. Слушал одно, мыслил и видел совсем иное.
Пять лет для Юрьева дела промелькнули без перемен. А в то же время прошли не зря. Теперь его не заставишь бежать из Галича в Нижний. Сам накопленной силой может понудить племянника бежать из Москвы. И в то же время не может. Договор? В конце концов - тьфу на договор! Связывает по рукам и ногам иное. За хрупкой особой отрока-государя темнеет страшный старик Витовт. Черти заждались его на том свете. Проклятый же внуков опекун чем старше, тем могущественнее. Вестоноши Елисея Лисицы приносят последнее время вести главным образом из Литвы. Недавно дед пригласил внука в Торки. Юный Василий отправился вместе с митрополитом Фотием. Восьмидесятилетний властитель принял их, окружённый сонмом вельмож литовских. Весьма знаменитые гости съехались к нему: князья Тверской, Рязанский, Одоевский, Мазовецкий, хан Перекопский, господарь Волошский, послы императора греческого, великий магистр Прусский, ландмаршал Ливонский и, наконец, сам король Ягайло. Гости удивляли хозяина великолепием одежд, многочисленностью слуг, а он изумлял лучшими в Европе пирами, для коих ежедень отпускалось по семисот бочек мёду, не считая вина и пива, по семисот быков и коров, около полутора тысяч баранов, сто зубров, столько же лосей и кабанов. Семь недель праздновали сперва в Торках, а потом в Вильне. Вместе с тем занимались и важным государственным делом: помогали Витовту добыть венец литовского короля из рук папского посла. Всё шло на лад. Цезарь Священной Римской империи Сигизмунд поддержал, обнадёжил великого литвина. В Торках родилось общее согласие, в Вильне ожидалась пышная коронация.
Елисей Лисица, не в силах перенесть мрачности своего господина, лично отправился в Литву, дабы своими глазами видеть происходящее. Теперь, Юрий Звенигородский и Галицкий, жди-пожди для себя благоприятного времени. Его и прежде не давал Витовт - великий князь, теперь же Витовт-король отнимет всякую надежду, заставит раз и навсегда забыть все притязания. И ещё много хуже того! «Не прозябание нам грозит, а месть коронованного врага!» - вконец расстроилась Анастасия от недавнего дурного известия. Сейчас Юрий Дмитриевич рад был видеть, как успокаивает её занятная то ли быль, то ли сказка, живо излагаемая Морозовым.
– Поражённый мечом обольститель-змей окропил победителя, князя Петра, кровью своей, - делал пугающие глаза Семён Фёдорович, - и покрылось княжеское тело от этой крови гнойными ранами. Тяжело страдал Пётр и бессильны были лекари. Во все концы княжества поскакали нарочные в поисках ведуна, кто бы оздоровил господина. Один из посланных отклонился далеко в глушь, попал в лесную деревню с добрым названием Ласково, вошёл в крайнюю избу. Там сидела дева за ткачеством, а перед ней прыгал заяц. «Плохо быть двору без ушей, дому без глаз», - сказала ткачиха при виде вошедшего. Не поняв, он спросил, где хозяева. Ответ был ещё более странен: «Отец с матерью пошли в заём плакать, брат же через ноги на смерть глядит».
– Тут опять ничего не пойму, - призналась Анастасия рассказчику.
Семён Фёдорыч пояснил:
– Дворовые уши - пёс, коего у ткачихи не было, домовые глаза - мальчик-слуга, что смог бы предупредить о незваном госте. В заём плакать, - как деньги одалживать. Будет и у тебя горе, тогда вернут плачный долг. Что же до брата, то он был бортник, собирал дикий мёд на деревьях, лазил на высоту, стало быть, через ноги глядел на землю: сорвётся - смерть!
– Отыскали лекаря в конце концов?
– хотел Юрий Дмитрич добраться до дна рассказа.