Пленительные наслаждения
Шрифт:
— Но твоя бедная мама…
— Так уж сложилось. Когда она пожелает нас посетить, ей будет предоставлена гостевая спальня. Но хозяйские покои теперь наши, Габби. — Он наклонился и подарил ей поцелуй короткое обещание чувственного наслаждения. — Для чего нужна эта дверь между спальнями, как не для наблюдения за женой! За ее одеванием. Или… раздеванием.
Габби отскочила назад так быстро, что его рука повисла в воздухе.
— Это не имеет значения, если даже дверь будет заперта, — заявила она решительно.
За время дежурства у его постели она много думала об их будущем.
Но спорить в коридоре было довольно глупо, и Габби с гордым видом прошествовала в комнату виконтессы. Квил вошел следом и закрыл за собой дверь. Габби тяжело вздохнула.
— Квил, ты не считаешь, что будет лучше, если мы все обсудим после обеда? — Она медленно направилась в другой конец комнаты, притворяясь, что ее заинтересовали золоченые кресла возле камина.
— Я полагаю, мы должны обсудить это сейчас, — нахмурился он.
Габби остановилась возле письменного стола и обернулась.
— Несомненно, мы не можем делать то, что вызывает твою мигрень, — проговорила она, поглаживая полированную поверхность розового дерева.
— Не вижу здесь ничего несомненного, — сердито возразил Квил.
— Мне казалось, что это очевидно. Есть что-то в… — Габби запнулась, тщательно подбирая слова. — Есть что-то в брачных отношениях, что вызывает твою мигрень. Поэтому, пока не найдено лекарство, мы не можем повторять неудачный опыт.
— Господи! Неужели ты думаешь, я не искал?
— Нужно еще попытаться, — заупрямилась Габби. — Я знаю тебя, Квил. Тебе трудно говорить со мной об этом. Но наверняка есть сотни докторов здесь и за границей, которым известен рецепт лекарства от твоей болезни.
Квил привалился к каминной полке и скрестил руки на груди.
— Есть один немец по фамилии Хеберден. У себя на родине он главный специалист по мигрени. Я приглашал его в Англию для консилиума с моими врачами. Он сказал, что кровопускание мне противопоказано. Я и сам знаю, что это так. — Квил мрачно усмехнулся. — В прошлом году мне ставили пиявки на голову. Лучшим лекарством Хеберден считает отвар хинной коры — но это тоже не помогло. Кстати, его весьма удивило количество лекарств, которые я уже перепробовал. Валериана, мирра, мускат, камфара, опий, болиголов и даже нюхательные порошки. В Бате один шарлатан мазал меня пеной из болиголова и хвойного бальзама. После этого я благоухал несколько дней, как сосна.
— Хеберден назначал тебе что-то, кроме коры?
— Он советовал во время приступа приклеивать пластырь за ушами, — иронически хмыкнул Квил. — Об эффективности можно судить по отсутствию пузырей на коже. Позже он склонял меня к опию, но мне никогда не нравилась эта идея. Я рассудил, что привыкание — неравноценная замена интимной жизни, и решил, что лучше буду жить со своим недугом. В самом деле, последнее лекарство, которое я принимал, только чудом меня не угробило, как мне потом объяснили врачи. Моя мать купила его у какого-то знахаря в Блэкфрайерсе. Я две недели пролежал в горячке, но от мигрени так и не избавился.
Габби подумала о письме Судхакару, но промолчала, вспомнив, с каким нездоровым упрямством Квил отверг ее предложение.
— С тех пор я поклялся больше не принимать никаких лекарств. — Квил осторожно прокашлялся. — Я отдаю себе отчет, что посягаю на твое счастье, Габби. С моими дефектами мне, вероятно, не следовало жениться на тебе.
— Ты попал в точку, Квил.
У него екнуло сердце, и его сарказм сразу куда-то исчез, а лицо застыло и побледнело. Разумеется, Габби права. У нее есть все основания для развода.
— Но ты все же женился на мне, — продолжала она. — И теперь эта проблема — наша, а не только твоя.
— Я не приемлю твоего умозаключения, — произнес Квил с убийственной вежливостью. — Уверяю тебя, мне не требуется твое присутствие во время этих эпизодов. Я не посмею обременять тебя своей немощью.
С каждым медленным тяжелым ударом сердца он будто врастал в пол, как дерево в землю.
Габби нахмурилась:
— Квил, я никоим образом не упрекаю тебя в твоей мигрени. Я еще раз повторяю, что теперь это наша общая проблема, а не только твоя. Мы должны вместе заниматься твоим лечением.
— Никто, а жена уж точно, не будет диктовать мне решения — процедил Квил сквозь зубы. — Я больше не стану принимать непроверенных лекарств. И тебе придется принять это к сведению.
Габби уже еле сдерживалась, чтобы не выплеснуть на него свой гнев.
— Ты ведешь себя не лучшим образом, Квил! Мы должны подумать вместе, что делать дальше. Неужели тебе не ясно?
— Нет, не ясно, — сердито заявил он, чеканя каждое слово. — Как только случилось то несчастье, моя мать взялась диктовать врачам, как меня лечить. Если бы я ее послушал, то по сей день лежал бы на этом ложе. Сама едва не убила меня шарлатанскими снадобьями, а когда Транкельштейн предложил дельное лечение, воспротивилась всеми силами. Но именно его массаж и его упражнения поставили меня на ноги.
Габби вздохнула:
— Я никак не могу понять, какое отношение имеют ошибки твоей матери к нашей задаче в теперешней ситуации?
— По вопросам собственного лечения принимать решения буду я, и только я! У меня нет желания доводить себя до изнеможения снадобьями ненормального лекаря, о котором ты мне рассказывала. Мое решение окончательное, Габби.
Квил сложил руки на груди, не обращая внимания на ее нахмуренный вид.
— Хорошо, — начала она после минутного молчания. — В таком случае все, что касается моего тела, — это тоже мое личное дело. И здесь я тоже буду принимать решения самостоятельно.
— Естественно, — согласился Квил.
— Прекрасно. Значит, ты не должен возражать, если эту дверь, — Габби кивнула на дверь в спальню виконта, — я замурую, так как мы не будем ею пользоваться в дальнейшем.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, — пожала плечами Габби. — Просто мое тело больше тебе не принадлежит. Вот это я и хотела сказать, муж мой. — Она сделала легкое ударение на последних словах. — Таким образом, ты не будешь страдать от мигреней и у нас отпадет надобность в ненормальных лекарях.