Пленник богини любви
Шрифт:
– Попалась бракованная партия товара, мистер Питер?
«Мистер Питер» растерянно огляделся, и на его взопревшем лице изобразился откровенный ужас при виде им же самим учиненного разбоя. Отерев рукавом лоб, он какое-то мгновение стоял недвижимо, потом вдруг передернул плечами, коротко хохотнул и как ни в чем не бывало поглядел на ехидного англичанина:
– Да нет, не брак! Товар хороший, только… только лишнего я взял – боюсь, перегруз будет, как бы корабль не потонул!
Василий невольно засмеялся. Этот разбойник ему определенно нравился. И какова же хитрая шельма! Ловко вывернулся!
Бушуев покосился на него и тихо, но смачно выругался по-русски, не сомневаясь, что Реджинальд привел с собою соотечественника,
– Земляк, что ли? – наконец-то выдавил хозяин, потом хлопнул Василия по плечу: – Чего я, дурень, спрашиваю?! Видно сокола по полету! – и захохотал в свою очередь.
– А где же мисс Барбара? Неужто мы будем лишены удовольствия видеться с нею нынче? – внезапно спросил Реджинальд, и Василий невольно перекосился, вспомнив несчастную рабыню.
Настроение Бушуева изменилось как по волшебству.
– Где Варька? – хрипло повторил он, приподнимаясь из-за стола и вперяя в сестру такой испепеляющий взор, что несчастная женщина затряслась как в лихорадке. – Где, любопытствуете, эта вертихвостка? Вы вон ее спросите, потатчицу! Избаловала девку вконец, начисто она от рук отбилась! Вот увидишь ты у меня: как воротится – запорю, запорю, и весь сказ! – И рука Бушуева при этом сделала такой размашистый жест, словно сжимала плеть, а перед нею была простерта такая-сякая дочь Варька… или на худой конец тюк с кашемиром.
Так вот за что досталось кашемиру, осенило Василия! Очевидно, Петр Лукич был так расстроен каким-то проступком дочери (может быть, истязанием безвинной рабыни), что, за отсутствием Варвары, выместил злобу на том, что под руку попалось.
Наконец Бушуев с видимым усилием овладел собою и сообщил, что его дочь вот уже который день гостит в доме магараджи Такура по приглашению его супруги – магарани, – которая обучает Варьку индусским обычаям и верованиям, коими та чрезвычайно увлечена. А сам Петр Лукич выезжает в Такур завтра же, чтобы присутствовать на праздновании в честь рождения у магараджи долгожданного внука.
Реджинальд и Василий обменялись недоуменными взглядами. Обоим вспомнились свежие кровоподтеки на лице рабыни, встреченной у ворот. Ежели Бушуев уверяет, что Варвара уже другую неделю в гостях, кто же так жестоко избил бедняжку? Сам хозяин? Его сестра? Но такого даже самое изощренное воображение не в силах было представить! И к тому же рабыня явственно сказала, что мучила ее молодая мэм-сагиб…
Похоже, Петр Лукич просто-напросто врет, прикрывая дочь. Ну что ж, это его отеческое право, и не дело гостей за что-то упрекать хозяина. Чтобы сгладить наступившую неловкость, Реджинальд поспешил сообщить, что тоже приглашен в Такур и берет с собою Василия. Однако вот какая незадача приключилась с его приятелем…
Последовало повествование о кораблекрушении, опасностях, странствии по побережью (о провале в памяти Реджинальд не счел нужным упомянуть), потере всех денег и имущества. Василий назвал имена общих знакомых в Москве и своего поручителя в Калькутте, после чего Бушуев упер руки в боки и грозно заявил, что плевать ему на всякие поручительства, и явись к нему Василий просто так, голый и босый, но скажи: я, мол, русский, Бушуев немедля открыл бы ему свой кошелек, потому что он не из тех, кто способен оставить соотечественника в беде. В подтверждение сих слов Аверинцеву был тотчас же заявлен неограниченный кредит, и щедрость Бушуева простерлась до того, что он даже
Час спустя отменные дары были выбраны. Ими явились китайские фарфоровые чернильницы, японские чашечки для водки, лаковые дощечки с перламутровой инкрустацией, несколько хоросанских клинков отменного, по словам Василия, булата, четыреста штук сукна багряного цвета и пятьдесят желтого, затем сотня штук сукна алого цвета высшего достоинства, пять настенных часов, двенадцать зеркал, немецкой работы глобус, тщательнейшим образом разрисованный, и всякие подобные вещи, призванные взволновать весь двор магараджи и его самого: эти европейские игрушки благодаря новизне приобретали странную, фантастическую цену в глазах людей, которые горстями гребли серебро, золото и алмазы!
Уже глубоким вечером молодые люди покинули гостеприимный дом русского купца, заручившись его обещанием завтра же прислать все нужные товары. Прощались ненадолго: через день им предстояло встретиться у магараджи Такура.
– Где мы будем иметь удовольствие увидеть очаровательную мисс Барбару, – не преминул добавить помешанный на учтивости сэр Реджинальд.
Василий без особой радости кивнул и отправился на покой.
– …Я все сделала, как было приказано, о мой господин.
– Не сомневаюсь, Тамилла. Тебе я доверяю всецело. Однако скажи: англичанин и его друг были очень поражены?
– Клянусь, что краски исчезли с их лиц, уподобив щеки белому полотну.
– Ты уверена, что этот русский тоже ужаснулся?
– В его глазах пылала самая горячая жалость. Он был недалек от того, чтобы заключить меня в объятия и утешать, словно плачущую девочку.
– Словно плачущую девочку?! Это отнюдь не то, чего я желал бы для тебя и для него. Заключить в объятия – это совсем другое дело.
– Да, господин мой. Но правильно ли я поняла? Ты хочешь, чтобы я и он…
– Тамилла, здесь нет ничего такого, чего хотел бы я или хотела бы ты, а также нет ничего нежелательного для тебя или меня. Только воля нашей богини властвует над нами, только она ведет нас и вдохновляет. Ты должна сделать все, чтобы русский не просто изменил своему предначертанию. Он должен лишиться разума в твоих объятиях! Ты понимаешь, Тамилла?
– Как велишь, господин мой!
Сабля Сиваджи
Еще не рассвело, когда к дому Реджинальда явились посланцы магараджи Такура, и толком не проснувшиеся еще друзья уселись в паланкины, которые были немедля подхвачены и унесены куда-то по пыльной дороге, а потом и сквозь джунгли.
Василия не оставляло странное ощущение, будто не какие-то там слуги неведомого магараджи влекут его вперед, а некие посланцы судьбы. Всегда, всю жизнь Василий Аверинцев делал только то, что хотел, что сам считал необходимым для себя – кроме, понятное дело, войны, когда был принужден повиноваться приказам, – однако индийские приключения, похоже, грозили превратить его в настоящего фаталиста! Он не мог отделаться от мыслей о том, что эта южная страна, пожалуй, враждебна ему, северянину, что она имеет над ним страшную, почти колдовскую власть, бороться с которой он не сможет – не стоит и пытаться! Все чудесное, все волшебное, хранимое в тайниках души в детстве и позднее надежно засыпанное впечатлениями учебы, взрослой, разумной жизни, войны, природной насмешливости в конце концов, – все это теперь смятенно оживало в нем, и Василий изумленно ощущал, что самые глубинные струны его натуры звучат в удивительном ладу с могучей мелодией покорности воле небес, которой, чудилось ему, проникнут был в Индии самый воздух, каждый луч солнца, каждая пылинка лунного света…