Пленник дуба
Шрифт:
— Это одно из магических заклинаний, которым ты научилась на Авалоне?
Моргейна покачала головой.
— Это всего лишь знание трав, и ничего больше, — ответила она.
Сходив на кухню, Моргейна сделала отвар и принесла его Мелайне.
— Выпей его горячим — таким горячим, какой только сможешь пить, — и закутайся в шаль, когда возьмешься прясть. Тебе нужно побыть в тепле.
Мелайна выпила отвар, осушив до дна небольшую глиняную кружку, и скривилась.
— Ох, ну и гадость! Моргейна улыбнулась.
— Наверно, надо было добавить туда мед — как в отвар от лихорадки, который я делала для детей.
Мелайна вздохнула и снова взялась за прялку и веретено.
— Пора начинать учить Гвинет прясть — она уже достаточно большая, — сказала она. — Я в пять лет уже пряла.
— И я тоже, — отозвалась Моргейна. — Но, пожалуйста, давай ты начнешь ее учить как-нибудь в другой раз.
— Ну, тогда я велю няньке оставить детей на галерее, — сказала Мелайна.
Но Моргейна уже выбросила ее из головы. Она начала медленно водить челноком по нитям, приноравливаясь к узору. Это была коричнево-зеленая клетка; для хорошей ткачихи — ничего сложного. Поскольку Моргейна машинально вела счет нитям, она могла не сосредоточиваться на узоре… Прядение было бы даже лучше. Но все прекрасно знали, что Моргейна не любит прясть, и если бы она сегодня вызвалась сесть за прялку, это непременно запомнили бы.
Челнок заскользил по основе; зеленый, коричневый, зеленый, коричневый… Через каждые десять рядов Моргейна бралась за другой челнок, меняя цвет. Это она научила Мелайну окрашивать нити в такой оттенок зеленого, — а сама она научилась этому на Авалоне… Зелень молодых листьев, разворачивающихся по весне, бурый цвет земли и опавших, слежавшихся листьев — кабан рылся в них, выискивая желуди… Челнок скользил по нитям, бердо уплотняло каждый продетый ряд… Руки Моргейны двигались, словно сами по себе: туда-сюда, скользнуть под планку, подхватить челнок с другой стороны… «Хоть бы лошадь Аваллоха поскользнулась и упала, чтобы он сломал себе шею и избавил меня от необходимости заниматься этим!» Моргейна замерзла, ее била дрожь, но она заставила себя не обращать на это внимания, полностью сосредоточившись на челноке, летающем по нитям основы — туда-сюда, туда-сюда, — и позволив образам свободно возникать и уплывать. Она видела Акколона: он сидел в королевских покоях и играл с отцом в шашки. Увейн спал и ворочался: боль в раненой щеке беспокоила его даже сквозь сон. Но теперь рана очистится и хорошо заживет… «Хоть бы на Аваллоха набросился дикий кабан, а его охотники не успели прийти на помощь…»
«Я сказала Ниниане, что не стану убивать. Вот уж воистину — никогда не зарекайся…» Челнок летал по станку: зеленое — коричневое, зеленое — коричневое… Словно солнечные лучи пробиваются через зеленые листья и падают на коричневую землю. Дыхание весны пробудило лес, и по стволам деревьев побежали живительные соки… «О Богиня! Когда ты мчишься через лес вместе со стремительными оленями, все, кто встречаются на твоем пути, принадлежат тебе… все звери и все люди…»
Много лет назад она сама, будучи Девственной Охотницей, благословила Увенчанного Рогами и отправила его мчаться вместе с оленями, дабы победить или умереть — как рассудит Богиня. Тогда он вернулся к ней… Ныне же она уже не Дева, владеющая могуществом Охотницы. Будучи Матерью, она со всей силой плодородия соткала заклинание, что привело Ланселета в постель Элейны. Но пора материнства закончилась для нее в тот час, когда она родила Гвидиона. Теперь же она сидела с челноком в руках и, словно тень Старухи Смерти, ткала смерть. «Жизнь и смерть каждого в твоих руках, Мать…»
Челнок стремительно метался из стороны в сторону, то появляясь перед глазами Моргейны, то вновь исчезая; зеленое, коричневое… Зеленое — словно переплетенные зеленые листья леса, по которому они мчались… Животные… Дикий кабан, сопя и похрюкивая, взрывал клыками палую листву; матка с поросятами то появлялась из рощицы, то вновь скрывалась за деревьями… Челнок летал, и Моргейна не видела и не слышала ничего, кроме хрюканья свиньи в лесу.
«Керидвен, Богиня, Матерь, Старуха Смерть, Великая госпожа Ворон… Владычица жизни и смерти… Великая Свинья, пожирающая своих поросят… Я взываю к тебе, я призываю тебя… Если ты вправду так решила, то ты это и свершишь…» Время незаметно скользнуло и переместилось. Она лежала на поляне, и солнце пригревало ей спину. Она мчалась вместе с Королем-Оленем. Она двигалась через лес, ворчливо похрюкивая… Она ощущала жизнь. Но тут послышались тяжелые шаги и возгласы охотников… «Матерь! Великая Свинья!»
Каким-то уголком сознания Моргейна осознавала, что руки ее продолжают размеренно двигаться. Зеленое — коричневое, коричневое — зеленое. Но она не видела из-под приспущенных век ни комнаты, ни ткацкого станка — ничего, лишь молодую зелень деревьев, грязь и коричневые опавшие листья, пережившие зиму. Она застыла — словно вросла в восхитительную, благоуханную грязь… «Сила Матери таится под этими деревьями…» Сзади донеслось повизгивание и возня поросят, копавшихся в земле в поисках
Она услышала топот в лесу, отдаленные крики, — словно резкий толчок пробежал по ее нервам, раздирая тело… Тело Моргейны сидело в комнате, сплетая коричневые нити с зелеными, меняя один челнок на другой; она застыла — двигались лишь пальцы. Но когда ее пронзила дрожь ужаса и затопила волна гнева, Моргейна ринулась вперед, на врага, впустив в себя жизнь матки…
«О Богиня! Не допусти, чтобы пострадали невиновные… охотники ни в чем перед тобою не повинны…» Моргейна ничего не могла поделать. Она следила, как разворачивается видение, содрогаясь от запаха крови, крови ее самца… Огромный кабан истекал кровью, но ее это не трогало; ему предназначено было умереть, как и Королю-Оленю… умереть, когда придет его срок, и напоить землю своей кровью… Но сзади раздался визг обезумевших от страха поросят, и внезапно она уподобилась Великой Богине. Она не знала, кто она такая — Моргейна или Великая Свинья. Она услышала свой пронзительный, безумный вопль — как тогда, на Авалоне, когда она вскинула руки и призвала туманы Богини. Она запрокинула голову, дрожа, ворча, чувствуя ужас своих поросят, передвигаясь короткими рывками, вскидывая голову, двигаясь по кругу… Перед глазами у нее стояло зеленое и коричневое, никому не нужный, оставленный без внимания челнок в машинально двигающихся руках… А затем, обезумев от чуждых запахов, крови, железа, чего-то незнакомого, врага, поднимающегося на две лапы, стали, крови и смерти, она ринулась в атаку, услышала крики, почувствовала входящий в тело горячий металл, и лесную зелень и бурую землю заволокла багровая пелена. Она чувствовала, как ее клыки рвали чужую плоть, как хлынула горячая кровь и вывалились в рану внутренности, и жизнь покинула ее во вспышке обжигающей боли — и больше она ничего не чувствовала и не знала… Отяжелевший челнок продолжал двигаться, сплетая зеленое и коричневое с мучительной болью у нее в животе, с красными брызгами перед глазами и с колотящимся сердцем. В комнате стояла тишина: слышен был лишь шорох челнока, прялки и веретена, — а в ушах Моргейны по-прежнему звенели крики… Она молча покачнулась — транс отнял у нее последние силы, — тяжело осела на ткацкий станок и застыла недвижно. Через некоторое время она услышала голос Мелайны, но не пошевелилась и не ответила.
— Ах! Гвинет, Мораг! Матушка, тебе плохо? О, небо, она вызвалась ткать, — а с ней всегда от этого делается что-то не то! Увейн! Акколон! Матушка упала на станок!
Моргейна чувствовала, как невестка растирает ей руки и зовет ее по имени. Потом послышался голос Акколона. Моргейна позволила ему поднять и куда-то отнести себя. Она не пошевелилась и не сказала ни слова — просто не могла. Она позволила домашним уложить ее в постель, принести вина и попытаться ее напоить; она чувствовала, как струйка вина стекает по шее, и хотела сказать: «Со мной все в порядке, оставьте меня», — но услышала лишь пугающе тихое ворчание и застыла. Мучительная боль раздирала ее тело на части. Моргейна знала, что после смерти Великая Свинья отпустит ее — но сперва она должна перенести предсмертные муки… Но даже теперь, застыв от боли и не видя ничего вокруг, Моргейна услышала пение охотничьего рога и поняла, что это охотники везут домой Аваллоха, привязав его к седлу, — мертвого, убитого свиньей, что набросилась на него сразу же после того, как он убил ее кабана… и что Аваллох, в свою очередь, убил свинью… Смерть, кровь, возрождение и течение жизни двигались по лесу, словно челнок…
Прошло несколько часов. Моргейна по-прежнему не могла даже пальцем шевельнуть без того, чтобы все ее тело не пронзила ужасающая боль; и она почти радовалась этой боли. «Я никогда не смогу до конца освободиться от этой смерти, но руки Акколона чисты…» Моргейна взглянула ему в глаза. Акколон склонился над ней, смотря на нее с тревогой и страхом. Они ненадолго остались одни.
— Любовь моя, ты уже можешь говорить? — прошептал он. — Что случилось?
Моргейна покачала головой. Ей не удалось выдавить из себя ни единого слова. Но прикосновение Акколона было нежным и желанным. «Знаешь ли ты, что я совершила ради тебя, любимый?»
Наклонившись, Акколон поцеловал ее. Он никогда не узнает, как близки они были к разоблачению и поражению.
— Я должен вернуться к отцу, — мягко сказал Акколон. В голосе его звучало беспокойство. — Он плачет и говорит, что, если бы я поехал на охоту, мой брат остался бы в живых. Теперь он никогда мне этого не простит.
Взгляд его темных глаз остановился на Моргейне, и в них мелькнула тень дурных предчувствий.
— Это ты велела мне не ехать, — сказал он. — Ты узнала об этом при помощи своей магии, любимая?