Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

А кайнын совсем близко. Он остановился, поднял голову. Его горящие глазки уперлись в камни: кажется, почуял того, за кем шел. Шерсть на загривке медведя поднялась дыбом, глаза налились кровью.

Атувье изо всех сил налег на камень. Так налег, что от напряжения в глазах замельтешили сверкающие муш­ки, поплыли желтые и красные круги, как вода в озере, когда в него бросишь камень. Черная спина вышел из укрытия, и теперь из его глотки вырывалось громкое гневное рычание.

Медведь, огромный, широкогрудый,

поднимался по узенькой ложбинке, как раз напротив «башни».

Камень-«башня» еле шелохнулся. Атувье приметил небольшую впадинку у его основания. Он вспомнил про копье, схватил его и снова плечом надавил на громади­ну и, когда приоткрылась впадинка, сунул в нее древко.

Страх прибавляет силы человеку и зверю. Когда до медведя осталось совсем мало, Атувье, к своему удивле­нию, легко столкнул с насиженного места этот огромный камень.

Заслышав грохот, медведь вскинул голову и вдруг увидел, как что-то страшное, большое заслонило ему свет...

Тяжко дыша, Атувье смотрел туда, где грохотали жи­вые камни, сорванные «башней», туда, где только что шел медведь, смотрел и не видел его. Разбуженная тиши­на отзывалась грохотом каменного потока, который сме­тал все, что стояло на его пути. Атувье отер рукавом кухлянки пот со лба и сел на младшего «брата» камня- великана. Руки и ноги дрожали как у древнего старика. Он все смотрел и смотрел вниз и... почти ничего не видел: пот ел глаза, и все мельтешили в глазах светя­щиеся мушки-искорки.

Черная спина, до того трусливо поджавший хвост (волк испугался грохота), сорвался с места и побежал к тому месту, где живые камни пробили в кедраче тропу. Вскоре он вернулся и взглядом позвал хозяина туда, где был.

Медведь лежал в густой траве у самого кедрача. Ка­мень раздробил ему череп, изуродовал тело: шкура на передней лапе людоеда была содрана, из огромной раны на боку вывалились кишки.

Атувье вынул нож, принялся свежевать преследо­вателя. «Еще одна шкура будет у нас», — почему-то равно­душно подумал он. Вытащив желудок, распорол его. Да, он не ошибся — это был людоед: среди вонючей зелени разглядел фалангу пальца с ногтем...

Только к вечеру Атувье вернулся домой. Подойдя к яранге, он сбросил шкуру и недоуменно огляделся. Где Тынаку? Неужели опять ушла в тундру копать съедобные корешки?

— Мэй! — позвал он жену приветствием.

Из яранги сразу же вышла перепуганная Тынаку. Она прижалась к руке мужа, затравленно оглядываясь по сторонам. Атувье тоже стал оглядывать поляну, за­росли.

— Атувье,— наконец сказала Тынаку,—к яранге уже два дня приходит матуха. Она... она приходит и ревет. Очень плохо ревет. Она скоро снова придет.—Тынаку оглянулась на лес.— Ой-е, я очень боюсь. Чуть сердце от страха не лопнуло.

Атувье, которому тоже стало не по себе, все же снис­ходительно улыбнулся, сел на пенек возле костра (негоже мужчине выказывать свой страх перед слабой женщи­ной).

— Она, наверное, хочет, чтобы ты накормила ее варе­ной рыбой. Свежая рыба, наверное, ей уже надоела.— Сказать сказал, а сам на копье, прислоненное к яранге, покосился.

— Зачем ты смеешься надо мной? Сейчас она придет, сам увидишь,—ответила осмелевшая Тынаку.—Матуха не голодная, но все равно ревет. Остановится вон там , у кустов жимолости,—Тынаку указала рукой на дальний угол поляны,— и ревет. Видишь, там земля изрыта. Это матуха вырыла.

Атувье покачал головой, пожал плечами, но ничего не ответил.

— Ой, это она! — вскрикнула Тынаку и юркнула в ярангу.

Атувье поднялся, взял копье. Из-за яранги вышел волк, где он отдыхал в своем закутке, встал рядом. Ату­вье поднял с земли и топор. Еще в детстве он научился так ловко бросать топор, что тот обязательно вонзался носком острия в дерево. И здесь Атувье уже не раз вспо­минал детскую забаву. Зачем? Он и сам не знал. Так, руку и глаз проверял. На всякий случай.

Черная спина чувствовал себя возле логова хозяина, возле огня куда смелее, чем там, на горе. Он смело выдвинулся вперед, принял боевую стойку.

Рев пока еще невидимого медведя становился все громче, слышнее. И вот из-за деревьев вышла крупная красивая матуха. Шерсть на ней переливалась в лучах все еще яркого солнца. Матуха уставилась на нового человека, на его собаку, похожую на волка. Взгляд мед­ведицы был пронзителен. У Атувье, совсем как на горе, спину обдало сначала холодом, а потом по ней забегали противные мушки страха. Он бы мог .бросить в матуху топор, и топор долетел бы, но рука почему-то онемела, только пальцы еще крепче впились в топорище... Он знал, что при встрече с кайныном надо постараться не пока­зать зверю, что боишься его. И еще вспомнил Атувье, что при внезапной близкой встрече на медведей не надо смотреть в упор, в глаза. Медведи, как и все звери, не выносят взгляда человека. Если долго смотреть в глаза хозяину, он может разозлиться. Опустив к земле наконеч­ник копья, Атувье приветливо спросил:

— Хозяйка, зачем ты пришла к моей яранге? Я не хочу убивать тебя.

Матуха повела мордой из стороны в сторону, шумно вздохнула и... прерывисто, коротко проревела, будто что- то ответила человеку на его слова. У Атувье зашевели­лись волосы — ему показалось, что матуха его о чем-то попросила! Медведица снова повела мордой из стороны в сторону, потом... закивала, и опять послышался ее пре­рывистый гулкий рев, переходящий в «слова». «Ум-ма, ага-уах-х»,— «говорила» она.