Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

Вкусная рыба горбуша, да и голец с хариусом тоже рыба отменная. Но оленный человек без мяса не может. Приходилось отрываться от хозяйственных дел и охотить­ся на зайцев, гусей, уток. Он дорожил каждой стрелой. И хотя быстрых длинноухих, осторожных гусей и уток много обитало в этом глухом безлюдном углу страны чаучу, добыть их было нелегко: стрела — не пуля, к добы­че надо совсем близко подкрасться. И он должен был стрелять наверняка, чтобы стрелу не потерять. Одну все же потерял. В тихой заводи набрел на утку с выводком — утятами-пуховичками. Рядом, на берегу, дремал краси­вый селезень. Атувье подкрался близко и выстрелил в се­лезня. То ли селезень услышал щелчок тетивы и отшат­нулся, то ли порыв ветра отнес стрелу, но она просвисте­ла мимо птицы и упала в воду.

Летние дни один за другим быстро пробегали по стра­не чаучу, как беговые упряжки на веселых праздниках, надо было успеть еще многое сделать: выкопать яму для хранения квашеной

рыбы, соорудить балаган для хране­ния вяленого мяса, мороженой рыбы, заготовить дрова. Но прежде чем приниматься за дела по устройству жилища, приходилось брать удочку, лук.

Тынаку тоже весь день работала: готовила еду, заши­вала одежду, чинила его и свои торбаса, копала съедоб­ные корешки, рвала крапиву, развешивала ее сушить, за­тем засохшие стебли «огненной травы» расчесывала час­тым костяным гребешком, скручивала для плетения сети. И не только для сети. С давних времен женщины земли Кутха — ительменки, корячки, а потом ламутки и чукчанки — плели из крапивы коврики, маленькие су­мочки и сумки большие для хранения одежды, шкур. Только очень терпеливые могли из «огненной травы» полезные вещи делать. Много времени надо, чтобы вы­сушенный стебель расчесать гребешком, свить нитку, а из ниток сплести веревочку. Из рода в род передавался рассказ о том, как в самое большое стойбище мильгитан камчадалы привезли царице диковинный ковер. Царице и ее приближенным очень понравился ковер, его рисунок, но никто не мог догадаться, из чего он сплетен. Когда же камчадалы сказали, из чего ковер, царица и ее при­ближенные очень удивились: оказывается, «огненная трава» и возле каменных яранг росла. Много ее и в стра­не мильгитан.

Тынаку не собиралась плести коврики из крапивы, на маленькую сеть хоть бы наготовить веревок. Без сетки плохо.

За работой, за ежедневной легкой охотой Атувье как- то забыл, что собирался на медведя идти. Тынаку напом­нила.

Однажды, когда они легли спать на свою душистую постель, она шепотом, чтобы не услышали злые духи, прошептала ему на ухо:

— Атувье, в конце зимы у нас будет маленький.

Атувье замер, у него даже дыхание перехватило от радости. Он приподнял голову, вглядываясь в засмущав­шуюся жену, в ее красивое румяное лицо. Он хотел ска­зать ей очень хорошие слова, но обычай предков не позво­лял ему бурно выражать свою радость — духи могут спугнуть счастье. И все же не сдержался, сказал:

— Однако, тебе нельзя носить тяжелое.

Только северянка могла оценить всю радость мужа, которую он высказал этими словами. Но матери везде матери, даже те, кто носит под сердцем свой первый плод. Тынаку уже беспокоилась за судьбу будущего ре­бенка и потому, стесняясь, все же высказалась:

— Атувье, нужны медвежьи шкуры для постели.

Атувье кивнул. Да, медвежьи шкуры нужны, особенно если в жилище есть маленькие: в медвежьей шкуре не живут вши и другие вредные букашки. Кто спит на мед­вежьих шкурах, у того тело чистое.

Утром он начал разрабатывать правое плечо — делал разные движения, держа свое увесистое копье в руке. Да, копье у него тяжелое, обыкновенный парень вряд ли мет­нул бы его на два раза по десять шагов. А он бросал на десять раз по десять своих больших шагов. Атувье втайне гордился своей силой, мог поднять такой камень, который и четверо парней не подняли бы. Он гордился силой, но еще никого не обидел. О-о, если бы сейчас ему попался Вожак стаи... Немного дней и ночей растаяло в небе после той встречи с волками, однако он сам чувство­вал, что стал совсем другим — сильным и храбрым. Нет больше того Атувье, который боялся кривоногого Ву­вувье и его верных людей. Нет больше того Атувье, сына Ивигина! Он, тот Атувье, умер еще перед боем с Вожа­ком. Пройдя через позор волчьего плена и победив в открытом честном бою грозного Вожака, он понял, что на этой земле, в нижней тундре, много несправедливого и непонятного. Самое непонятное — это страх бедного чело­века перед богатым. И перед некоторыми обычаями, которые, словно связанного крепким чаутом из лахтачьей шкуры, держат человека, заставляют не верить в свои силы. Да, он охотился вместе с волками. Охотился на оленей и делил с ними добычу. Они ели рядом одного зверя, как если бы он ел с волками из одного котла. Од­нако волки не олени — они не могут есть ягель, ветки кустарников. Еда волков — мясо. Они захватили его в плен, чтобы он помог им добывать мясо, выжить злой зимой, когда куропатки зарывались глубоко-глубоко в снег, спасаясь от мороза. Волки хотели выжить, чтобы продолжить род. Но ведь и люди все время убивают других, чтобы выжить и продолжить род. Люди убивают оленей, зайцев, баранов, птиц, рыбу. Они убивают даже тех зверей, мясо которых не едят,— соболей, песцов, горностаев, белок, росомах, выдр, лисиц. Убивают, чтобы за их шкурки получить у купцов муку, сахар, чай, ма­терию, получить капканы, ножи, ружья и патроны, что­бы... снова убивать и убивать... Получается, что люди — такие же охотники-убийцы, как и волки. Да, убийцы... Люди убивают волков потому, что те отбирают у них немного еды — оленей. Да, человек — это такой же волк, у человека тоже есть зубы, которыми он рвет мясо, чтобы набить желудок. Но человек может есть ягоды, корешки трав, черемшу. А волк не может есть что растет. Они не виноваты — великий Кутх каждому зверю, каждой птице определил одну еду, а человеку — две. Оттого че­ловек такой жадный. Потому и прогнали жители стойби­ща Каиль его, Атувье, ибо он помогал волкам в охоте. Разве это не так? Ведь в жилах многих здешних собак течет немало и волчьей крови. Никто не подумает прогнать человека, который охотился на зверя с собакой и потом делился с ней куском. Почему так? Наверное, потому, что собаки — слуги людей, а волки — вольное племя. Они не дожидаются, когда человек бросит им обглоданную кость, они добывают еду сами...

Такие мысли одолевали Атувье с той поры, как он по­кинул стойбище, Сам того не замечая, он начал прези­рать людей за их жадность, за то, что они, словно опутан­ные крепким чаутом, боялись некоторых плохих обычаев. Он стал вольным не только в своих делах, но и в мыслях. Так ему было легче переносить обиду, легче идти на­встречу трудной жизни... «А ты, Атувье, разве дру­гой?» — спрашивал его кто-то неведомый. И не привык­ший обманывать других, он признавался себе. «И я та­кой, ибо я —человек». Но тут же успокаивал себя: «Я такой и... другой. Я не отвернусь теперь от челове­ка, жившего с волками. Я узнал этот вольный, силь­ный «народа...» Он и сейчас, разрабатывая перед охотой руки и ноги, думал так же. Кайнын — не волк, его рука­ми не задушишь. Кайнын такой же умный, как и чело­век, ибо кайнын тоже ест две пищи.

Атувье готовился к большой и опасной охоте, но ему почему-то не хотелось убивать медведя. Никогда никому он не говорил о том, что он чувствовал при виде убитого медведя. Его охватывал... страх. Да, страх входил в него, и он, силач Атувье, боялся сказать об этом кому-нибудь. Но так было. Впервые с ним это произошло давно — в детстве. Однажды весной отец взял его на медвежью охоту. Земля еще таилась под тяжелыми снегами, но солнце уже повернуло на тепло. Время первых теплых лучей — самое голодное для людей стойбища,— подходят к концу запасы юколы, вяленого мяса. Правда, отец, приехавший из табуна, привез немного мяса, но когда ежь одно мясо, оно быстро убывает. Отец и решил перед возвращением в табун поохотиться на медведя. Старик Кинин сказал всем, что видел совсем недалеко от стой­бища, за горой Шаманкой, свежие следы поднявшегося из берлоги хозяина.

Отец запряг двух оленей, и они поехали.

В той стороне, где Кинин видел следы, два старика, Вияюлю и Элеле, наели маленькое стадо трех семей. Отец решил с ними поговорить. Они-то, наверное, получше Ки­нин а могли рассказать о проснувшемся хозяине.

Старики хорошо встретили Ивигина с сыном — свари­ли много мяса. Узнав, зачем приехал Ивигин, подтверди­ли слова Кинина: да, поднялся один кайнын. Ночью к стаду подходил, но собаки учуяли хозяина, шум подняли. Медведь ушел.

«Голодный он сейчас, а еды совсем нет. Далеко от стада не уйдет»,— сказал отец и, встав на лыжи, пошел в ту сторону, где бродил хозяин.

Совсем мало времени прошло, как раздались три выстрела. «Э-э, кайнын-то рядом был,— сказал Вилюлю.— Давай, Атувье, отлови своих оленей, поезжай отцу помогать».

Старики тоже встали на лыжи и ходко пошли по следам Ивигина.

Когда Атувье подъехал, отец и старики уже свежевали медведя. Хозяин оказался молодым, шкура у него была светло-коричневая, по низу живота совсем как осока пос­ле первых заморозков.

Отец и старики осторожно сдирали шкуру, стараясь не сделать себе царапин на руках. Медвежий жир — опасный. Бели хоть немного его попадет на царапину — рука сильно опухнет, болеть будет.

Атувье решил тоже поохотиться. Он выпросил у отца два патрона с мелкой дробью, взял ружье и пошел по­стрелять куропаток в ближний тальник. Он хорошо по­охотился, подстрелил три куропатки. Отец, Вилюлю и Элеле уже сняли шкуру, сидели возле голого кайнына, трубками попыхивали, посматривая на желтовато-розо­вую тушу. Атувье подошел к туше. До этого дня о н никогда не видел целую, не разрубленную на куски тушу. А сейчас увидел — и вздрогнул: на снегу лежал большой голый человек, разбросав в стороны «руки» и «ноги»! Атувье вскрикнул, бросил ружье, куропаток и убежал... Когда вернулся, отец и старики уже разрезали, разрубили на куски первого проснувшегося медведя в округе. Позже, когда в котле пастухов варилась медвежатина, старик Вилюлю, маленький,, но очень подвижный, легкий на ногу, рассказал об одном старинном предании. Будто давным-давно землю Кутха, Камчатку залила большая вода. Будто земля вдруг разом опустилась и на нее хлынуло море. Великий страх захватил людей. И тогда одни люди сами ушли в воду и превратились в морских животных — дельфинов, а другие ушли в горы и превра­тились в медведей. Недаром ительменский народ, что живет и поныне южнее страны чаучу, считает своими предками медведей.