Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

— Вот и гости к нам стали приходить,—засмеялась Тынаку, глядя вслед улепетывающему лисенку.—Пусть еще приходит.

— Пусть приходит,— кивнул Атувье.

Неожиданное появление лисенка обрадовало их, слов-

но и на самом деле, к ним пришел человек-гость. Обоим так хотелось, чтобы их ярангу не обходили люди...

Наевшись вкусного мяса гуся, Атувье поднялся.

— Однако, надо копье делать,—объявил он.—Тут много других гостей ходит, кайнынов. Они — не малень­кий лис, могут не ждать угощения. Сами могут взять.

Тынаку, часто ходившая к реке за дровами, кивнула:

— Да, много кайнынов здесь. Река рыбная.

До сих пор, правда, медведи не тревожили обитателей появившегося здесь жилья. Но уже шла чавыча, и каж­дое утро Тынаку и Атувье видели недалеко от яранги, на берегу, свежие медвежьи следы, их свежий помет.

Атувье взял топорик и пошел к тому камню,

от кото­рого он отбил заготовки для стрел. Он долго бил обушком по твердому, цвета светлой глины, камню, пока не отва­лился нужный кусок. Весь следующий день он потел, обкалывая обушком наконечник копья. Не зря старал­ ся—к вечеру он держал на ладони плоскую заостренную каменную пластинку. Немало повозился и с древком, особенно с той частью, куда прилаживал наконечник. Как-то в детстве он нашел в земле похожий каменный наконечник. Однажды весной, когда в лощинах, в распад­ках сопок еще держался снег, он с товарищами увидел яму, которую выгреб медведь. Хозяин тундры добрался до припаса евражки — до кедровых орехов. Е вражки ведь богатые припасы делают на зиму по осени, когда созре­вают шишки кедрача. Весной, после спячки, у медведей голодная жизнь, питаются в основном съедобными кореш­ками да падалью. Ну, а если учует кайнын орехи евраж­ки в земле, тогда уж не упустит случая ограбить до­верчивого свистуна, доберется до вкусненького обязатель­но. Чего ему стоит добраться — у него когти во-он какие. Атувье первым заметил в кучке свежевыкопанной земли пластину из темного блестящего камня, которая была по­хожа на наконечник копья. Он поднял ее, обтер рука­вом. Товарищи, заинтересовавшиеся его находкой, удив­ленно зашептались — Атувье держал самый настоящий наконечник копья, только каменный. Дружок Атувье, шустрый Ниваем, нагнулся над кучкой, стал перебирать землю руками и вдруг победно вскрикнул — в руке он держал наконечник стрелы из такого же камня, как и на­конечник копья.

Ребята понесли показывать свои находки дедушке Элевьи. Дедушка Элевьи в молодости часто был каюром у русских начальников, которые иногда приплывали на больших пароходах к побережью и потом на собачках объезжали селения рыбоедов и оленных людей, собирая ясак для царя. У Элевьи в яранге имелась одна удиви­тельная вещь, которую старик показывал всем гостям. Эта вещь называлась книгой. Дедушка разрешал смотреть ее и детям. В книге было много-много белых, как первый снег, листочков, на которых сидели какие-то мушки. Дедушка Элевьи говорил, что эти неподвижные мушки называются «букани» и означают они разные звуки. Ка­кая из «букани» означает какой звук, Элевьи не знал, но утверждал, что русские легко узнают каждую и ловко складывают их вместе. Но не «букани»-мушки поражали взрослых и детей, а картинки на белых листочках. На них были нарисованы тоненькими линиями почти совсем голые черные губастые люди с кучерявыми коротенькими волосами. Видно, в жаркой стране жили те люди — толь­ко набедренные повязки носили мужч и ны и женщины. А дети совсем голые были. Эти люди охотились на неиз­вестных чаучу зверей и птиц. Но если тех диковинных птиц и зверей здесь, в их стране, никто не встречал, то копья, луки и стрелы, которыми охотились черные губастые люди, были очень похожи на копья и стрелы, кото­рые можно встретить почти в каждой яранге чаучу.

Дедушка Элевьи долго разглядывал находки ребят, потом сказал: «Много лун, много солнц пролежали они в нашей земле. Такими копьями и стрелами охотились наши далекие предки. Очень далекие. Тогда железа сов­сем не знали. Однако, охотились. А сделаны ваши наход­ки из камня, который вынесла из утробы земли огнеды­шащая гора. Я видел такую гору, видел над ее макушкой черный дым. Русские называют такие горы вулканами».

Вот теперь Атувье держал на ладони каменный нако­нечник, который сделал наподобие того, что выскреб из земли голодный медведь.

Копье получилось увесистым, крепким. Атувье полдня тренировался, привыкая к нему. Отныне копье станет и его главным оружием, и главной защитой от медведей. Стрелой из лука медведя не убьешь. Наконечник копья он укрепил концом чаута. Жалко было еще укорачивать верный чаут, но делать было нечего — не тратить же оленьи жилки из запаса Тынаку. Когда еще он добудет оленя.

Теперь, когда у него были лук и копье, Атувье решил отправиться на большую охоту — на медведя. Мед­ведь — это много-много мяса и шкура. И еще желчь. Желчь хозяина тундры очень нужна и охотнику, и оленному человеку. Сколько раз Атувье сам убеждался в ее целебной силе. Бели приходилось зимой или осенью дале­ко уходить за отбившимися оленями, обязательно брал с собою желчь. Она силу давала, от простуды защищала.

Иногда так уставал, что совсем идти трудно было, ноги отдыха просили. Тогда вынимал он из сумки засушенную желчь, откусывал кусок и быстро съедал, запив водой. И происходило чудо — тело вновь становилось легким, ноги послушными. А ему здесь ох как много и далеко надо будет ходить. Но главное, конечно, для них сейчас — это все же шкура медведя. Очень она нужна. Если спать на медвежьей шкуре, то не будут донимать совсем ма­ленькие противные букашки, из-за которых человек рас­чесывает кожу до крови. И медвежий жир тоже нужен — спасает нос и щеки от сильного холода. Не-ет, очень нужно добыть кайнына. Опасная будет охота. Копье — не ружье. С ружьем-то не так-то просто добывать медведя. Хозяин тундры — сильный зверь, одной пулей редко кто убивает его. Атувье знал: многие охотники добывали медведей петлями из кожи тюленей. Хитрый капкан — ременная петля. Ее привязывали к вершине наклоненного к земле дерева. Чуть выше петли привязывали приман­ку — кусок мяса. Учуяв приманку, медведь подходил к дереву, вставал на задние лапы, а передними хватал мя­со. При этом голова и лапы оказывались в петле. Ма­кушка дерева гнулась туда-сюда, петля захлестывала лапу, а то и шею кайнына. Так и стоял он, заарканен­ный, до прихода охотника. Попавшего в петлю медведя нельзя было убивать из ружья. Ёго надо было убивать копьем. Если убьешь пулей медведя в капкане, другие медведи могут рассердиться, и тогда плохо придется охот­нику.

И все же не сразу удалось Атувье поохотиться на медведя.

В страну чаучу пришло самое желанное время, в страну чаучу пришли светлые ночи. Даже в полночь Тынаку могла шить одежду.

К реке пришло много медведей — из далеких морей в родные реки возвращались чавыча и нерка. Рыба стре­милась в верховья рек на нерест. Весело стало на реке. Медведи приходили к перекатам, к заводям, в которых отд ых али серебристые с темными спинами рыбины. Стоя в воде, мишки зорко следили за ними. Едва рыбина ока­зывалась рядом, как медведь ударял лапой по воде, оглу­шая добычу, и тут же когтями выбрасывал ее на берег.

Атувье любил смотреть, как рыбачат медведи. Совсем как люди рыбачат кайныны: стоят, замерев, добычу ка­раулят, ничего вокруг не видят. Удачливые рыболовы, да часто без улова остаются. Возле мохнатого добытчика всегда чайки да вороны мельтешат. Сначала, когда кайнын только входит в воду и замирает в ожидании подхо­да рыбин, птицы держатся в отдалении. Будто им ника­кого дела нет до рыболова. Но стоит ему поймать рыбину- другую, как нахальные птицы начинают потихоньку, вразвалочку, подходить все ближе и ближе к тому месту, куда кайнын рыбу бросает. Идут, а сами с рыбака глаз не сводят. Но лохматый рыбак так увлечен, что не глядит на берег, на улов. Вот еще рыбка! Взмах когтистой лапы, шлепок — и еще одна рыбина плюхается на гальку, на траву. Окровавленная добыча с выпученными от боли глазами жадно хватает ртом воздух, судорожно извивает­ся. Однако не долго мучается — подбегают чайки или во­роны и тяжелыми клювами долбят беднягу... Начинается птичий пир! Забитых рыбин птицы раздирают на куски, волокут подальше от медведя.

А медведь, совсем как человек, вошедший в рыбацкий азарт от удачи, сначала ничего не замечает, не обращает внимания на птичий гам. Почуяв неладное, обернется, и, увидев, что улов пропал, мохнатый рыбак, совсем как обворованный человек, начинает ругаться: ревет от гнева и досады. И на своем медвежьем языке громко прокли­нает нахальных воришек. «Хо-рр, о-о-р-р»,—разносится по реке. Но воровать рыбу птицы осмеливаются только у одиноких мишек-рыбаков. Когда же к реке выходит матуха с медвежатами-погодками, чайки и вороны дер­жатся поодаль от грозной семейки. Во-первых, на пой­манную матерью рыбину набрасывались медвежата, а во- вторых, матухи-рыбачки не такие беззаботные, как довер­чивые самцы. Едва какая-нибудь из самых смелых птиц подходила близко к медвежатам, в надежде поживиться хоть чем-нибудь, как сторожкая лохматая мамаша изда­вала такой предупреждающий рев, что перепуганная во­ровка срывалась с берега и улетала подальше.

Интересно смотреть, как рыбачат медведи, но и само­му Атувье надо было ловить рыбу: длинные дни станови­лись короче. Однако чавычину крючком не выловишь — сеть нужна, а ее сплести надо. Из чего? Береговые и оленные люди раньше плели сети из крапивных нитей. Крапивы много, да только долгое это дело — наготовить из нее веревок, чтобы сплести даже небольшую сеть. Год-два делала семья крапивную сетку. Правда, Тынаку уже рвала кусачую траву, сушила ее на вешалах небольшого юкольника, который успел построить Атувье. Нет, чавычу ему пока нечем ловить. Надо ждать подхода кеты и гор­буши. В урожайные годы ее так много идет на нерест, что рыбьи стада могут против течения гнать бат с человеком. Кета и горбуша — самая доступная рыба. Ее шестом, с железным крюком на конце, надергать можно много, а на мелководье, на перекатах, и одними руками наловишь.