Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

Макушку сопки продувало знобким ветром. Атувье посмотрел вниз, увидел тускло блестевшую реку, лес, дым костра у его яранги.

Увидев, что человек остановился, матуха что-то «ска­зала» и, как там, у кустов, принялась «копать».

— Я иду, мать своих детей! — крикнул Атувье.

Медведица успокоилась, зашагала дальше. Миновав довольно плоскую вершину, она начала спускаться по распадку, по которому сбегал ручеек, выбивавшийся из ледника. Остановилась возле большого камня у самой границы кедрача, забравшегося с этой стороны довольно высоко.

Когда Атувье и Черная спина приблизились к ней на то расстояние, которое она выдерживала во время ходьбы, матуха вдруг села, сложила передние лапы и принялась кланяться им! Словно просила, умоляла о чем- то! Совсем как женщина умоляет шамана спасти от смер­ти больного ребенка. Да, матуха просила помочь ей! Атувье посмотрел на волка. Черная спина был спокоен. В его глазах Атувье не увидел ни тревоги, ни страха.

Лохматая мамаша перестала кланяться, снова встала на четыре лапы, попятилась от камня, не сводя взгляда с человека и волка.

Атувье, на всякий случай взяв поудобнее копье, с ро­бостью двинулся к камню. Камень был большой, как яранга. Сдвинуть с места его даже не смог бы и он, самый сильный из всех чаучу, с кем ему приходилось встречаться.

Медведица завернула за камень и вскоре вышла с дру­гой стороны. Она посмотрела на них и отошла.

Атувье несмело приблизился к камню, заглянул за него. Комья свежей земли! Подойдя ближе, увидел в земле небольшой темный зев ямы. Земля по краям ее бы­ла изрыта медвежьими когтями.

Черная спина первым подошел к яме, заглянул в нее и тихо зарычал. Атувье опустился на колени и тоже за­глянул в яму, промытую весенними ручьями и затем, ви­димо, обрушившуюся где-то там внутри. Приглядевшись, Атувье разглядел на дне ямы что-то темное. И вдруг ему стало ясно: на дне каменного мешка лежал медвежонок! Ну да, медвежонок. Он услышал еле слышный стон маленького кайнына. Бедняга, наверное, уже давно нахо­дился в западне и теперь, вконец обессиленный, только так и мог звать на помощь мать. Видимо, проходя мимо ямы, он, как и все дети, не утерпел, решил посмотреть, что же там в ней, и, поскользнувшись, упал на дно. Но матуха никак не могла попасть туда — слишком мала для нее эта яма-западня, которая почти отвесно уходила внутрь. Атувье посмотрел на медведицу. Та стояла не шелохнувшись и смотрела, смотрела на него. Атувье стало жаль ее. Он громко пообещал ей:

— Я спасу твоего сына... или дочь.

Размотав чаут, он петлей захлестнул его вокруг камня и начал осторожно спускаться в яму. Яма была глубо­кой — на две длины его копья:

Медвежонок лежал на боку и даже не пошевелился, когда человек оказался возле него. Только тихонько всхлипнул и затих. Атувье поднял его. Ой-е, совсем то­щий, шкура да кости. Очень легкий. Заяц и тот тяжелее. Он перекинул кайнынчика через плечо и не без труда, перебирая чаут руками, выбрался из ямы.

Матуха стояла на прежнем месте. Увидев, что чело­век вытащил ее сына и положил на землю, рванулась было к ним, но остановилась и попятилась, как бы да­вая понять человеку и волку, чтобы они ее не боялись.

Медвежонок, оказавшись на свету, совсем затих. Атувье даже показалось, что малыш умер. Он наклонился к нему, прижался ухом к свалявшейся шерсти спасен­ного. Не-ет, живой,— сердце медвежонка хоть и редко, но билось. «Наверное, скоро умрет, совсем плохой»,— решил Атувье, не сводя глаз с матухи. Умные медведи, однако, поди узнай, о чем сейчас думает мать этого медвежонка, чего она ;вытворит. «Помрет ее сын. У нее давно уже молока в сосках нет. Чем она его накормит? Отнесу-ка я его Тынаку. Женщины умеют выкармливать маленьких». Он встал, крикнул матухе:

— Мать своего сына, слушай меня! Я отнесу твоего сына к себе в ярангу, к своей жене Тынаку. Твой сын совсем отощал, скоро помрет. Ты не спасешь его. Я отне­су его Тынаку, она поможет. Ты поняла меня?

Медведица повела ушами и в ответ негромко заревела, протяжно и жалостливо. У Атувье от удивления даже волосы зашевелились. «Ой-е, правильно говорят старики, что медведи — это люди в шкурах»,— вспомнил он не раз слышанное от серебряноголовых мудрецов, со страхом и почтением вглядываясь в матуху.

Он отвязал чаут, перекинул через плечо безжизненное тельце медвежонка и пошел назад. Оглянувшись, увидел, что матуха держится сбоку, строго соблюдая расстояние, которое, по ее разумению, не пугало человека и его волка.

Так они и подошли к яранге.

Завидев невредимого мужа, да еще и с удивительной ношей, Тынаку поспешила навстречу, но тут же испуган­но шарахнулась к яранге.

— Не бойся ее, она ничего плохого не сделает,— сказал Атувье, передавая жене копье. Он осторожно по­ложил медвежонка на землю.— Если его не накормить, он скоро умрет. Маленький кайнын совсем ослаб без еды в яме-ловушке.

Тынаку все еще со страхом смотрела на стоявшую медведицу, которая не спускала глаз с людей, с дете­ныша.

— Это... ее? — тихо спросила Тынаку, кивнув в сторо­ну матухи.

— Совсем ты глупая женщина,— усмехнулся Ату­вье.— Зачем спрашиваешь? Разве ты ничего не видишь?

Тынаку присела возле медвежонка. Его глаза были подернуты голубоватой пленкой. Он вдруг тихонько за­стонал. Все равно как больной ребенок. Тынаку встала, зашла в ярангу и вскоре вернулась, держа в руке тря­пицу. Расстелив ее на земле, зачерпнула ложкой мясной похлебки из котла и вылила ее на тряпицу. Потом за­черпнула еще и снова слила. Свернув кульком то, что осталось на тряпице, склонилась над медвежонком.

— Раскрой ему рот,— попросила она мужа.

Атувье наклонился, с трудом разжал пасть малень­кого медведя. Тынаку сжала тряпичный кулек, и в алую пасть медвежонка полилась жирная струйка.

Медведи живучие. К вечеру, подкрепившись, медве­жонок ожил и уже не стонал. Но был еще так слаб, что даже стоять не мог. И все это время его огромная мамаша сидела на своем, облюбованном ею месте и безотрывно смотрела на людей и на сына.

Не спускал взгляда с маленького медведя и Черная спина, растянувшийся у яранги.