Пленник
Шрифт:
Мой личный интерес к человеку, заключенному в камере, уже переходит всякие границы. Я и сама понимаю, что список вопросов – не более чем оправдание желанию увидеть вампира. Красивого юношу с усталыми глазами, который – мне приходится это признать – чем-то привлекает меня.
– Привет, - говорит он сразу, как я захожу. Его глаза не такие пустые, какими были раньше, не настолько печальные. Он выглядит так, словно меня ждал. Может… Я не смею надеяться, но ведь может быть так, что мои вопросы оживляют его день? Трудно сутки за сутками смотреть в пустую стену…
–
Я сажусь, осторожно держа листы на коленях, и Эдвард Мейсен снова резко откидывается на спинку стула. Это выглядит так, будто я пугаю его. Мне хочется спросить, почему он так делает, но я не решаюсь, потому что это выходит за рамки моей профессиональной задачи.
Цепи на его руках снова звякают. Больно смотреть на его закованные руки. Мне кажется это излишней мерой предосторожности. Хочется спросить, как он чувствует себя здесь, как прошел еще один его день. Я знаю, что ежедневно его исследуют, но также знаю, что с ним почти не говорят. Пойди туда, сядь сюда, вдохни, выдохни, не дыши, покажи, сделай… Все, что он слышит в течение дня – это требования. И неукоснительно их исполняет. Так для чего им понадобилось надевать на него кандалы, словно на преступника? Эта мысль не дает мне покоя, и звяканье цепей вызывает стойкое, непреодолимое сочувствие.
– Тебе удобно в этих штуках? – спрашиваю я, хотя знаю, что нет.
– Они мне не мешают, - отвечает он нехотя, хотя уже не так грубо, как тогда, когда я зашла к нему впервые.
– Ты ведь не сопротивляешься, тогда почему они надевают их на тебя? – в моем тоне сквозит толика возмущения.
– Ты мне скажи, - парирует он, и я вздыхаю, потому что не знаю ответа.
– Ты просил их снять? – Я встречаюсь с ним взглядом и чувствую себя так, словно на допросе я, а не он. Его глаза слишком внимательные. Могу поклясться, он изучает меня, как и я его.
– Нет.
– Почему не попросишь?
– Зачем, если я могу их снять сам в любой момент, когда захочу, - говорит он снисходительно.
– Ты можешь взломать замки? – уточняю я, и вампир грустно усмехается.
– Я могу стереть металл в порошок, - самоуверенно заявляет он. – Показать?
– Он смотрит на меня несколько мгновений, не мигая, а затем улыбается одними губами.
– Но если я это сделаю, все сбегутся и испугаются. Они решат, что я опасен, будут стрелять и могут ранить друг друга. Я здесь не за этим.
– А зачем ты здесь?
– Это есть в твоем отчете, - резко обрывает он.
Я не могу понять, отчего он так быстро сменяет одно настроение на другое. Прихожу к выводу, что ему не нравится мой вопрос. Это означает, что за причиной, которую он назвал, стоит что-то еще.
– Расскажи мне о Вольтури то, чего я не знаю, - прошу я, заглядывая в бумаги. Этот вопрос находится за пределами моих полномочий, но я не могу не задать его. Чтобы сделать верные выводы, нужно собрать максимальное количество информации. Конечно, это не любопытство, убеждаю я себя без особого успеха.
– Они считают себя Богами.
– И ты хочешь что? Свергнуть их?
– Что-то типа того, - нехотя соглашается он, а затем отвечает более полно: - Я надеялся, вы будете более любопытны, сильнее испуганы. Я предоставил вам всю возможную информацию, чтобы вы знали правду о мире, в котором живете. Я отдал вам самого себя, чтобы вы могли изучить, с чем имеете дело. Думал, вы настолько перепугаетесь, что изобретете способ нас убивать. Человечество совершило множество величайших открытий за последнее столетие – в физике, химии, военной промышленности… я должен признать, люди развиваются. Вампиры прячутся, потому что начали вас бояться. Пока вы не знаете об их существовании – вы не сражаетесь с ними. И продолжаете погибать. Вы должны придумать, как защитить себя. Ты даже не представляешь, сколько вампиров скрывается за вашими человеческими новостями. Преступления, о которых ты каждый день слышишь по телевизору, на пятьдесят процентов совершены такими, как я. Вы можете освободить себя, все в ваших руках.
Я завороженно слушаю то, что он говорит, и его слова меня пугают. Не похоже, что он лжет. Хотя психически больные люди всегда верят в то, что сами придумывают.
– Агент Люк сказал мне, что в Вольтерре нет никаких вампиров.
Мейсен дико смотрит на меня, потом его взгляд потухает.
– Агенту Люку повезло, что он остался жив. Но раз уж вы побывали в самом логове, будьте уверены, что притащили за собой хвост. Теперь они еще скорее явятся. Когда вы расскажете обо мне журналистам?
Ах, он все еще надеется… Опасаясь, что раскрываю военную тайну, я все же произношу:
– Твое дело идет под грифом «абсолютно секретно». Пока не соберем достаточно информации, мы не собираемся о тебе сообщать.
– Проклятье! – восклицает он, так резко вскакивая с места, что я вздрагиваю. Стул со звоном отъезжает на целый метр. – Вы, люди, так глупы и упрямы, это невероятно раздражает! Напрасно я сюда пришел! Вам, людям, удобнее оставаться в своем невежестве!
Мейсен делает несколько шагов туда-сюда, с досадой взмахивая закованными руками, а затем снова садится на стул. Цепи привычно звякают. На его лице тревога борется со злостью:
– Сколько людей осведомлены обо мне на данный момент?
– Я не знаю, меня не информируют о таких вещах, - ошеломленно оправдываюсь я.
– Примерно?
Я пытаюсь прикинуть и мысленно делаю себе заметку спросить это у Люка.
– Я видела семерых агентов, работающих непосредственно в отделе, еще я и, вероятно, руководитель Бюро. Охрана, но я не уверена, что они в курсе деталей. Около десяти человек дежурят поочередно.
– Девятнадцать! – он восклицает это так, словно эта цифра означает конец света, и закатывает глаза. – Безнадежно!
– О таких вещах не принято рассказывать людям, - поясняю я терпеливо, надеясь успокоить его. – Это может создать панику.