Шрифт:
Пленник.
Эдмонд наблюдал за тем, как Роберт жадно вчитывается в пожелтевший и изрядно помятый лист бумаги. Эдмонд писал эту поэму уже больше двух недель и теперь он передал свое безусловно гениальное творение в руки своего самого преданного читателя. Роберт наконец оторвал глаза от бумаги и поднял на друга полный восхищения взгляд.
– У меня нет слов, Эдмонд!
Легкое волнение сразу ушло и на лице Эдмонда заиграла самодовольная улыбка, которую он всякий раз так безуспешно пытался скрыть, чтобы не казаться через чур высокомерным. Конечно поэма была как всегда гениальна, разве могло быть по-другому? Однако из раза в раз, как он давал другу ознакомиться со своим новым творением, он все же не мог скрыть волнения. Эдмонд небрежно откинул назад прядь светлых волос и вздохнул. В этот момент Роберт снова
Эдмонд Готье был необычайно красив. Правильные черты лица, ясные голубые глаза и светлые волосы, которые сейчас казались почти что золотыми в лучах закатного солнца, которое пробивалось сквозь легкую занавеску окна. В своей белой блузе и босой, он походил на лихого моряка, искателя приключений и конечно, покорителя женских сердец. Истинную его натуру выдавала лишь неестественно белая кожа и землистый оттенок лица, но в глазах его горел огонь как раз под стать морскому разбойнику.
– Спасибо мой друг, но ты всегда слишком снисходителен ко мне, - произнес Эдмонд.
Роберт продолжал смотреть на него и в этом взгляде чувствовалась грусть. Эдмонд уловил столь знакомое выражение лица своего друга. Он встал, схватил горсть исписанных листов, которые с таким трепетом Роберт минуту назад складывал в аккуратную стопку, и небрежно бросил их в ящик стола.
– С этим покончено, теперь мне нужно новое вдохновение, новые идеи, новый стимул, - он подошел к окну и без интереса выглянул за занавеску. На узкой, мощеной улочке было очень многолюдно. Какой-то старик в оборванной рубахе сидел у обочины прямо на земле, а толпа все двигалась дальше, словно и не замечая этой отвратительной картины. Рядом полнотелая дама уже собирала свой самодельный прилавок с овощами. Когда она наклонялась, чтобы поднять очередной ящик, ее грудь почти выпрыгивала из через чур свободного декольте. Эдмонд поморщился и снова повернулся к другу.
– Эта поэма была для меня только способ убить время, не больше. А сейчас мне необходимо нечто грандиозное, что-то такое, что могло бы сотрясти всю Францию до уголков ее самых дальних провинций!
– он почти кричал, когда произносил последние слова. Это всегда не нравилось Роберту. В таком расположении духа Эдмонд его даже пугал.
– Эдмонд, - осторожно начал он, - все что ты делаешь - гениально, ты же прекрасно знаешь, как ценит твои произведения сам Герцог, он не раз приглашал тебя на ужин в качестве почетного гостя и к тому же...
– И к тому же, я никогда не удостою его этой чести. Все эти вельможи воспринимают меня как простого поэта, этакого местного автора стишков в и поэм для их роскошных вечеров.
– Извини, я должен идти, - тихо произнес Роберт, - ему не нравилось, когда Эдмонд становился таким как сейчас. В эти минуты было похоже, что он ненавидит весь мир, включая самого Роберта.
Взгляд Эдмонда тут же переменился, - Так скоро? Но Стефан придет еще только к вечеру, я мог бы показать тебе мою новую пьесу, она конечно еще не готова, но тебе я разрешу взглянуть.
Он заспешил к своему второму большому письменному столу, который стоял в дальнем конце комнаты, подальше от окна, и неловко, в спешке стал перебирать лежащие на нем кипы исписанных листов.
– Прости Эдмонд, отец пригласил на ужин семью Бонье и я обязан быть дома не позже восьми. Ты же знаешь его, он не любит, когда я опаздываю, - Роберт встал. Эполеты у него на плечах блеснули на солнце, синий камзол подчеркивал статность фигуры.
– Ладно, Капитан, - с улыбкой сказал Эдмонд. Он перестал перебирать бумаги на столе.
– Ты же знаешь, я пока что только капитан-лейтенант, - Роберт тоже улыбнулся другу.
– И все равно я не понимаю, почему ты все время делаешь только то, что хочет твой отец.
– Ты же сам сказал, потому что он мой отец. Да и я ему обязан.
– Это он хочет, чтобы ты так думал. Своими успехами и званием ты обязан только самому себе Роберт, и ты это знаешь.
Роберт еще раз улыбнулся и надел свою треуголку. Он подошел к двери и прежде чем повернуть ручку и выйти, вдруг остановился в нерешительности.
– Ты же знаешь, мы всегда рады видеть тебя у нас дома.
Эдмонд смерил друга испепеляющим взглядом полным гнева.
– Ты все знаешь сам, - резко произнес он.
Роберт молча вышел на улицу.
***
Эдмонд стоял посреди большой комнаты, в углу размеренно отбивали время жуткие настенные часы. Они были сделаны из цельного куска дерева в виде головы ужасного существа. Глаза этого существа были выпучены, словно в агонии, и наполнены безумием. Разинутая пасть клыками сжимала циферблат, а снизу
– Скоро ты родишь пару детей от какого-нибудь деревенского неуча, в постоянной стирке и работе в поле твои руки огрубеют, а тело превратится в бесформенную массу, как у твоей мамаши. И на что мне такая, как ты, - он отвернулся от окна и погрузился в тихий мрак своей квартиры.
***
Роберт шел по пыльной белой дороге вдоль зеленых полей и думал о судьбе человека. Сегодня он специально не взял экипаж, времени было предостаточно и ему всегда хотелось вдохнуть свежего воздуха после затхлости квартиры Эдмонда. Послеполуденное солнце светило ярко, но после сырого и темного помещения оно лишь приятно согревало. Небо было столь голубым и совсем безоблачным, что трудно было взглянуть на него, не зажмурив глаз. Он шел и думал о судьбе человека, вынужденного каждое свое утро и день, каждый вечер и ночь быть запертым в собственной квартире. Отец Эдмонда не был богат, но сам он теперь недостатка в деньгах не имел. Он мог бы купить себе дом какой пожелает или выстроить целое поместье, родовое гнездо, которое далее унаследует его сын, его внуки и правнуки. Но Роберт знал, что этому никогда не бывать, при всем своем достатке и положении, Эдмонд Готье был вынужден оставаться в той темной квартире. И Роберт знал, насколько она ему ненавистна. Он шел и смотрел на простых людей, которые работали в поле. Эдмонд называл их чернью, даже не достойной читать его гениальные творения. Их фигуры казались согнутыми, будто под силой урагана деревьями. Уставшие и измученные солнцем, они трудились в поле весь день, для того чтобы вечером у их семьи на столе был ужин. Эдмонд всегда отзывался о них как о людях, которые состоят из одного порока. Роберт конечно знал, что отчасти это правда, но также он знал многих из них лично. Женщина из такой семьи была няней в их доме. Она вырастила его, и он относился к ней, как к своей матери. Подобные люди всегда работали в их семье в качестве прислуги, но для Роберта они все были родными. Дяди, тети, бабушки и даже сестры. В каждом человеке есть пороки, в ком-то их больше, в ком-то меньше. Но и светлого в людях не мало. Эдмонд относился к этим людям с презрением, однако они были счастливее его. Роберту сложно было представить человека талантливее и несчастнее Эдмонда Готье. У этих людей был дневной свет, было ощущение прохладного ветра после тяжелой работы, у них была любовь, у них была жизнь. Жизнь, полная чувств, пусть наполненная горем, лишениями, но также наполненная радостью и простым человеческим счастьем. В отличии от Эдмонда Готье, эти люди были живыми.
Приблизившись к поместью, Роберт вошел в большие резные ворота, прошел по аккуратной дорожке вдоль цветущих клумб и энергично взбежал по крыльцу к главному входу.
– Добрый вечер господин, вы сегодня поздно, - открыл ему дверь Клод, их дворецкий.
– Мадам Оливи давно ждет вас в гостиной.
– Клод, ты же знаешь, что мы сегодня уже здоровались, давайте без этих церемоний хотя бы, когда мы наедине, - с улыбкой сказал Роберт. Он знал, что Клод никогда не отступит от своих манер. Но все равно каждый раз это повторял.