Пленники чести
Шрифт:
— Вы уж не обижайтесь, господин поручик, — заговорил капитан, — что двери заперты снаружи, всякое у нас бывает. Сегодня же запишем ваши показания, а там переночуете у меня, и завтра же вернётесь в ваш замок…
Но Штоксен не успел закончить свою мысль. В этот момент страшный треск оборвал его фразу, и прежде чем они успели опомниться, потолок кареты разнесло в щепки, так что Александр едва успел закрыть голову руками. Колёса словно провалились со зловещим хрустом, раздались крики и испуганное ржанье лошадей. Александр ринулся было к капитану, но тут увидел, что огромное бревно пробило крышу кареты, прижав Филиппа Германовича к самому сиденью. Капитал лежал неподвижно, из раны на голове сочилась кровь. Александр сам оказался зажат в искореженной карете. С трудом повернувшись
Всё это случилось достаточно далеко от замка, и там не сразу узнали о произошедшем на лесной дороге. Когда Наталья Всеволодовна очнулась в своей комнате от беспамятства, в которое впала после всего, что перенесла в этот день в парке, был уже вечер. Смутно припоминая события утра, показавшегося страшно далёким, она вдруг побледнела и быстро стала приводить себя в порядок. Выскочив в коридор, она столкнулась с Альфредом, терпеливо ожидавшим её у дверей. Пожилой дворецкий мягким движением удержал её и поспешно заговорил.
— Прошу вас, Натали, вам не следует сегодня покидать вашей комнаты, — проговорил он, глядя своим добрым взором в глаза испуганной девушки.
— Но я должно видеть Александра Ивановича, прошу вас, отпустите меня! — залепетала она, дрожащим голосом.
— Я не могу отпустить вас, да и Александра Ивановича в замке уже нет, — с горечью ответил Альфред, не выпуская руку Натальи.
Девушка с ужасом смотрела на старого слугу, не понимая того, что он ей говорил.
— Клара Генриховна послала за жандармами, — продолжал дворецкий, — дуэли запрещены, это преступление! Жандармы забрали Александра Ивановича в участок для допроса. Да больше того, сама же госпожа снабдила их прощальным письмом Карла Феликсовича, а оно, простите, настолько лживое и скверное, что из-за этого письма у его милости поручика будут страшные неприятности! Закон суров к тем, кто носит военный мундир и эполеты.
— Нет, не может быть! — в ужасе воскликнула Наталья, прикрыв лицо руками, но вдруг встрепенувшись, она бросилась в свою комнату.
— Письмо! — воскликнула она. — Он написал мне письмо! Оно должно быть здесь! Я держала его в руках!
Дворецкий испуганно оглядел комнату Натальи Всеволодовны.
— Какое письмо? — спросил он, изумлённо глядя на девушку, метавшуюся по комнате.
— Он написал! Клянусь, оно было! — продолжала восклицать Наталья. — Должно быть, я обронила его, когда бежала по коридору! Милый Альфред, вы не видели письма? — с надеждой заглядывая в глаза дворецкому, спрашивала она трепещущим голосом.
Несчастный Альфред только качал головой, в душе жалея Наталью Всеволодовну, приняв её возбуждение за нервный припадок.
— Оно должно быть ещё там! — воскликнула девушка, и выпорхнула из комнаты, подобно резвой дикой птице, так, что дворецкий не успел её удержать.
А она, сама не ведая, что творит, бежала по коридору, разыскивая глазами клочок бумаги, который она так неосторожно выронила в это утро, и который был так бесконечно дорог ей теперь. Это было не просто последнее послание, не только бумага, способная спасти чью-то судьбу, но это было его письмо ей, самое дорогое письмо на свете. Почти в отчаянье пробежала она по всем тем коридорам, по которым только могло заставить её пройти трепещущее сердце. Страх и отчаянье охватили её душу. Заветного конверта нигде не было. Наталья металась из одних покоев в другие, ища прощальное послание своего возлюбленного. Распахнув двери одной из зал, она увидела Бориса, склонившегося у полыхавшего в камине огня, словно наблюдавшего за тем, как огонь делает своё дело. Сердце замерло в её груди от жуткого предчувствия.
Борис в ужасе глядел на рыдания несчастной девушки, чувствуя свою страшную вину перед ней.
— Клара Генриховна приказали… — залепетал он, но слова оправдания так и не сорвались с его губ.
Жалость разрывала сердце слуги, невероятный ком подступил к горлу и он сам готов был рыдать, так и застыв на своём месте у камина. Но тут дверь открылась и в залу вошла сама госпожа Уилсон. При её появлении Борис совершенно смешался, в глазах его потемнело, и он так и продолжал стоять, как поражённый громом, а у его ног всхлипывала Наталья Всеволодовна. Но тут девушка сама заметила вошедшую хозяйку Уилсон Холла, и поспешно поднялась на ноги.
Слёзы всё ещё катились по её алевшему, будто роза, лицу, но она не произносила ни звука, стоя в пол-оборота к своей опекунше. Клара Генриховна сделала несколько шагов вглубь залы и остановилась напротив Натальи, пристально наблюдая за ней своим жестоким взглядом.
— Это было необходимо, чтобы спасти твою репутацию, — заговорила старуха громким властным голосом, стараясь вложить в него всю свою железную волю, дабы никто не смог усомниться в прочности её власти. — Пройдёт время, и ты будешь мне благодарна! — торжественно произнесла она.
— Вы чудовище, — тихо, но твёрдо произнесла Наталья Всеволодовна. — Вам нравится причинять боль и страдания, но знайте, я никогда не покорюсь вам, как бы вы не старались. Я никогда не стану чьей-либо женой, кроме поручика Александра, я не отдам его никому, что бы ни говорили люди…
— Ты ещё слишком молода и наивна, — с презрением ответила Клара Генриховна, — ты не знаешь жизни, а между тем, только я могу обеспечить твоё будущее… И вот благодарность — ты проклинаешь меня! Прими свою судьбу, ничего больше тебе не остаётся!
Наталья лишь тихо покачала головой. Клара Генриховна поспешно отвернулась и позвонила в серебряный колокольчик, стоявший на каминной полке. Через несколько мгновений в залу вошла одна из горничных и тут же присела в реверансе перед хозяйкой.
— Фрида, — обратилась к ней Клара Генриховна, — проводи Наталью Всеволодовну в её комнату. Позаботься так же о том, чтобы эта юная леди не покидала своей опочивальни до прибытия господина Нотариуса. И на этот раз постарайся, чтобы она не исчезла так же внезапно, как несколько дней тому назад, — выразительно добавила она.
Горничная снова склонилась в реверансе, а затем, взяв Наталью под руку, поспешила удалиться из зала. Клара Генриховна степенно последовала за ними. Лишь Борис так и остался стоять у камина, поражённый происшедшей перед ним драмой. Никогда он прежде не испытывал таких противоречивых чувств. Он честно исполнял приказ, не понимая, насколько жестоко поступает по отношению к невинной девушке, но между тем чувствовал себя подлецом, ведь письмо принадлежало Наталье. Неужели страх перед грозной хозяйкой был сильнее его понимания справедливости и порядочности? Он не мог этого понять. Он не верил в то, что он стал причиной чужого горя, исполняя свой долг покорного раба. Именно рабом он чувствовал себя перед лицом всесильной хозяйки. Жгучие слезы бессилия выкатились у него из глаз. Больше всего на свете он не хотел быть слабым, но он смирился со своей ролью прислуги. Он был слаб, и он не мог этого изменить. Нет ничего постыднее для мужчины, чем страх быть сильным.