Пленники судьбы
Шрифт:
Дорогая кузина, ты знала о том, что произошло с Гайлиндером? Судя по некоторым твоим оговоркам тогда, в застенке Стольграда, знала… Ну, если не знала точно, то догадывалась. Догадывалась и молчала. Ты и Гайлиндер… То, что вы оба любили друг друга — это признавали все. Знает это и князь, который тоже любит тебя больше жизни. А вот любишь ли князя ты? То, что ты предпочла князя Айберте своему жениху… Ну, об этом судить не мне. Перед тобой стоял выбор: любовь совсем небогатого парня с одной стороны, и титул, богатство, более чем обеспеченная жизнь — с другой… Ну, каждый сам решает, как он будет строить свою судьбу, и посторонним не стоит влезать со своим мнением в чужие отношения.
Эри, даже мне ясно, что тебе не хватает Гайлиндера, причем это я поняла еще тогда, при нашем разговоре с тобой. Признайся сама себе — ты все еще любишь этого парня, причем никак не можешь вырвать это чувство из своего сердца… А может, и не хочешь. Так? Так, ведь у вас была настоящая любовь. И князь Айберте все это понимает и ревнует, иначе он вряд ли пошел бы на такую немыслимо страшную глупость… Хотя почему глупость? Это самое настоящее преступление, а ты, Эри, не могла о нем не знать, или хотя бы не догадываться. Когда долгое время живешь с человеком, то поневоле начинаешь понимать все его недомолвки, недоговоренность, молчание, можешь предугадывать поступки… Возможно, в этом случае догадываться — не значить знать наверняка, но, чувствую: ты знала обо всем. Князь сам рассказал тебе…
Я всего лишь несколько раз видела мужа Эри, но и этого мне хватило, чтоб понять: этот властный человек должен был сказать свей жене о том, что у него больше нет соперника. Подобное как раз в его характере: показать, что последнее слово всегда остается за ним. Не знаю точно, о чем ты тогда подумала, Эри, но позже на смену горечи у тебя пришло чувство непонятного удовлетворения: пусть Гайлиндер погиб, но зато никакой другой девушки у него никогда не будет… Так? Странные формы принимает твоя любовь, Эри… А о тех, кто был убит вместе с ним — о них ты не подумала?
Впрочем, о чем я говорю? Разве тебе есть дело до кого-то иного, кроме себя? Как ты тогда мне сказала? «О моей красоте поэты сочиняют стихи…». Ну, сочиняют, и что дальше? Конечно, дело хорошее, и каждой женщине было бы приятно услышать что-либо подобное о себе, только вот ты для себя подобное самоутверждение сделала целью в жизни. И еще я догадываюсь, чего ты боишься больше всего на свете: вдруг найдется некто, о чьей красоте будут говорить больше, чем о твоей, и кто сумеет занять место первой красавицы, на котором пока что царствуешь ты… Понимаю: годы идут, тебе уже двадцать семь, и пусть сейчас ты находишься в самом расцвете своей сказочной красоты, но вместе с тем тебя постоянно грызет страх, что рано или поздно, но отыщется та, кто окажется умнее, красивее, удачливее или талантливее…
Эри, тогда, при нашей встрече в тюрьме, ты назвала меня стервой. Пусть так, не спорю, но если мои предположения в отношении тебя верны, то, в этом случае, как мне называть вас, сиятельная княгиня? Думаю, тут годится другое слово, не менее бранное…
Что-то я опять думаю не о том… Или, Койен, это ты мне подсказываешь и рассказываешь о прошлом?.. Спасибо, буду знать, что произошло тогда… Все, хватит думать о всякой ерунде, сейчас это уже не имеет особого значения. В конце концов, жизнь сама все расставляет по местам…
Интересно, какое решение все же примет Варин? Мое мнение по этому поводу ей известно, а остальные пусть поступают так, как считают возможным. А где же она?
Ага, вот Варин подходит к столу, и довольно бесцеремонно сдвигает в сторону сидящего там Казначея вместе с кучей его бесценных бумаг. Ох, ну мужик и возмущается, того и гляди пар из ушей пойдет! Пергаменты свои хватает так, будто от этого зависит вся его дальнейшая жизнь. Вот, снова их пересчитывает! Можно подумать, оттого, что Варин сдвинула на край стола его бумаги, их количество враз уменьшилось! А сейчас женщина его и вовсе прогнала со стола, так что разобиженный Казначей демонстративно утащил в сторону скамью, на которой до того сидел. Разложил свои бумаги на ней, и недовольно пыхтит — Варин у него отобрала и чернильницу с пером. Ничего, пошумит Казначей немного, и перестанет… Интересно, а для чего Варин стол понадобился? Будто отвечая на мои слова, женщина позвала:
— Кисс, иди сюда — а голос у Варин спокойный, будто и не цапались мы с ней еще совсем недавно. Интересно, для чего ей Кисс понадобился? А осадок у меня от недавнего разговора с ней все же остался… Может, подойти к ним? Не стоит, если в моем присутствии появится нужда, то позовут сами.
Посмотрела на Казначея — ну, с этим мужиком не соскучишься! Разложил свои ненаглядные пергаменты на скамье, на один из них смотрит, и что-то чертит палочкой на песке… Потом смахивает написанное и чертит по-новой, заглядывая в разложенные перед ним бумаги. Чем это он занимается? Впрочем, это интересовало не только меня.
— Эй, Казначей, чем это ты там занимаешься? — опять стал подкалывать приятеля Лесовик. Не знаю отчего, но у этого обожженного солдата с нашим занудой были почти что дружеские отношения, хотя, слушая их разговоры, об этом вначале сложно было даже предположить. — Никак, детство решил вспомнить? Интересно, что ты тогда на песочке рисовал?
— Лесовик, не мешай. Проверяю свои расчеты.
— Чего ты делаешь?
— Проценты считаю, пени… А, вот тут я, кажется, ошибся!.. Не понял…
— Я тоже не понял — Лесовик подошел ближе к Казначею. — Объясни мне, темному охотнику из диких лесов, что означают этакие заумные слова — вдруг и до меня дойдет!
— До меня тоже только что дошло: я настолько отупел на этих каменоломнях, что, можно сказать, совсем ничего не помню! Если так дальше пойдет, то я скоро дебет с кредитом путать начну, и аренду от износа не отличу… Представь: я проценты неправильно посчитал!
— Чего-чего?!
— Долго объяснять… Вот это да! Слышь, Лесовик, суди сам: я-то считал, что по этой вот бумаге уже ничего не получить, а только сейчас меня осенило — представитель именно этого торгового дома в моей родной стране объявился сразу же после смерти старого Владыки! Между прочим, эти так называемые торговцы — жулье еще то! Один из тех, кто там деньги в рост выдает — тот против меня свидетельствовал! И денег туда кое-кто отнес немало, а деньги те были, между прочим, из казны… Ну, если только доберемся до безопасных мест, я им такое устрою!.. Все эти… у меня прыгать будут, как лягушата на раскаленной сковородке!
— Злой ты, Казначей! — хохотнул Лесовик.
— Э, нет! Я не злой, просто денежные интересы лежат в основе всего! В том числе и в том, чтоб получать прибыль, а не для того, чтоб ее терять или кому-то дарить!
— Ты чего-то разошелся не по делу…
— Суть в другом. Просто назад, в мою страну, мне пока что хода нет, и, честно говоря, вряд ли этот ход появится. Чья тут вина — долго разбираться, но к этому обвинению против меня приложили свою руку и людишки из того самого торгового дома, чьи расписки лежат передо мной! Пусть и не они их писали, но все же… На родине мое имя оболгано, я внесен в список государственных преступников, а такие вещи в памяти людей остаются надолго, если не навсегда. И я просто хочу хоть немного расплатиться с теми, по чьей вине оказался здесь. И не только. Если можно так выразиться, надо вернуть эти расписки к жизни…