Пленники судьбы
Шрифт:
Невнятный голос женщины, и вновь гневная отповедь мужчины:
— Я уже сказал: не надо жаловаться мне на свои недомогания! А если же ты действительно нездорова, то запомни: мужчине нужна молодая, полная сил женщина, а не старая развалина… На счастье, здоровых и сильных женщин хватает. А что касается этого мерзкого мальчишки, из-за которого ты ревешь уже который день подряд… Что ж, скули и вой, если больше заняться нечем. Ты, хотя и являешься аристократкой древнего рода, но не сумела достойно воспитать своего глупого сына! Да, он был глуп и не похож на достойного продолжателя рода, жил в своем мире и не обращал внимания на общепринятые правила! Какой стыд — иметь такого никчемного родственника!.. Что ты сказала? Домой? Разумеется, поедешь, но только после того, как карета отвезет меня туда, куда я намеревался ехать. Мне вообще непонятно, как ты набралась наглости и осмелилась заявиться сюда в карете, которую прислал за мной племянник. Какая дерзость! Теперь придется гонять карету туда-сюда, и все из-за тебя… Эй, отведите ее… Да не в храм — этой женщине нечего там делать: не хватало еще, чтоб она перед всем храмом слезы лила в три ручья, и позорила своим поведением достойную семью! Где у нас сейчас есть свободное место, чтоб жена моего племянника смогла посидеть и подумать о своих прегрешениях?
— Кладовая с мебелью или с одеждой… — а это уже знакомый ворчливый голос того мужчины, что время от времени дает трепку храмовому служке.
— Вот пусть она посидит в кладовой с мебелью — самое место для уединения. Ну, а я… Уж так и быть: когда меня довезут до нужного места, я отправлю карету назад, за этой женщиной — пусть отвезут и ее, бесстыжую, домой. Но я все равно сообщу моему племяннику о поступке его жены, выходящем за все рамки пристойного поведения.
Так: кладовая с мебелью… Как я понимаю, речь идет о том месте, где сейчас прячемся мы. Невесело… Хорошо еще, что ключ не стразу вставили в замок, и мы успели спрятаться все в том же месте, за горой подушек.
Чуть заскрипев, дверь открылась. Шаги по смежной комнате…
— Госпожа, в этой комнатке… — а скрипучий голос полон искреннего уважения.
— Я все вижу. Оставь меня одну… — ответил ему голос женщины. Надо же, так говорят смертельно уставшие люди.
— Госпожа, тут запах… Но нам запрещено открывать окна…
— Я знаю…Прости, но я хочу остаться одна.
— Слушаюсь… — шаркающие шаги в сторону двери. Однако, перед тем, как выйти, мужчина задержался на пороге. — Я… Я искренне сочувствую вам, госпожа…
— Спасибо. Похоже, что в этом гадючнике только один может называться человеком — это ты.
Мужчина вышел, прикрыв за собой дверь, а женщина вошла в ту комнату, где были мы. Сквозь небольшой просвет в груде подушек, за которыми мы прятались, я наблюдала за ней. Женщина, будто ничего не видя перед собой, и держась рукой за стену, дошла до кипы аккуратно сложенных кусков ткани (кажется, это были занавеси), и тяжело опустилась на них. Можно сказать, рухнула…
Дышит тяжело — похоже, даже эти шаги дались ей совсем нелегко, хотя по возрасту женщина совсем не старая. По виду ей лет тридцать пять, может, тридцать шесть, не больше. Но как же она измучена! Если б не такое отчаяние и горечь на ее лице, то я сочла бы женщину очень привлекательной. Красивые холеные руки с ухоженными ногтями, гладкая кожа на лице, дорогая одежда, множество красивых украшений немалой цены… Да и та карета, в которой приехала женщина, говорит то том, что, без сомнений, эта молодая женщина относится к самым высшим слоям общества Нерга.
Сейчас женщина сидела как раз напротив нас, закрыв глаза и упираясь спиной в стену. Если бы тот мужчина с ворчливым голосом вошел сюда, то он, конечно же, заметил бы нас, но сейчас нас легко может увидеть и женщина, как только она откроет глаза.
Что делать? Койен, отзовись! Может, подскажешь, что нам делать, хватит молчать! Ну наконец-то отозвался!.. Что-что? Не поняла…А, ясно! Ну надо же…
Тронула за руки Кисса и Мариду — все в порядке, я знаю, что делаю… Встала, прошла несколько шагов, и встала напротив женщины. М-да, плохо дело… У нее аневризма аорты, но, вообще-то, с этим заболеванием она могла бы жить еще долго. Только вот недавно кто-то сторонний уже вмешался в течение болезни. Тот человек не стал лечить, а наоборот — подтолкнул развитие болезни, причем сделал все, чтоб жить этой женщине осталось всего ничего. Даже не дни — часы. Скоро стенки аорты истончатся окончательно, и тогда — все… А сейчас у бедной женщины от невыносимой боли просто-таки раскалывается голова… Попробовать полечить? Не знаю, вряд ли получится. Надо хотя бы снять головную боль…
Женщина с трудом открыла глаза, глядя на меня. А ее лицо спокойно, хотя не сомневаюсь, что она искренне удивлена, а перед ее глазами все расплывается, в том числе даже я, стоящая перед ней — такая головная боль не позволяет сосредоточиться.
— Погодите немного… — тихо сказала я. — Скоро вам станет легче…
Я сняла только боль. С остальным… Даже не знаю, имеет ли смысл лечить. Пожалуй, это бесполезно…
Женщина вновь закрыла глаза, и посидела так какое-то время. Когда же она вновь посмотрела на меня, было заметно, что ней полегчало.
— Кто вы? А, впрочем, можете не отвечать… Мне говорили о вас… Глаза у вас действительно красивые. Синие, я таких еще не видела… А где же второй?
— И я здесь — рядом со мной появился Кисс. — Искренне рад вас видеть. Только говорите, пожалуйста, потише…
— Да, конечно… Надо же, у вас, и верно, почти прозрачные глаза… А…
— Если вы имеете в виду меня, то и я здесь — Марида тяжело встала с пола.
— Ваше Величество, прошу прощения за то, что не приветствую вас, как положено, стоя. Извинением мне может послужить лишь то, что сейчас я в таком состоянии, что боюсь упасть сразу же, как только поднимусь на ноги.
— Ваши извинения излишни. Сейчас нам всем не до пунктуального исполнения этикета.
— Благодарю… В свое время вы знали моего отца, барона Сенье.
— Барон Сенье… Да-да, припоминаю. Барон однажды был представлен к двору Харнлонгра. Значит, вы — Авита, его дочь?
— Совершенно верно, Авита. Вернее, то, что от нее осталось… Как видите, брак, заключенный по политическим интересам, не привел ни к чему хорошему…
— Как себя чувствует ваш достойный отец? — надо же: если кто со стороны послушает, то решит, что Марида ведет светскую беседу.
— Увы, он очень болен. Годы, знаете ли, берут свое…
— Мне искренне жаль слышать подобное…
— Благодарю… Сегодняшней ночью в нашем доме было настоящее собрание сторонников моего мужа. Ну, место у нас надежное, охраняемое, так что они особо не стесняются, и мне удалось услышать многое из их разговора. Я вообще часто слышу то, о чем они говорят, и знаю многое из того, что женщине знать не положено… Должна сказать вам всем, что вы — молодцы! — губы женщины тронула чуть заметная улыбка. — Надо же до такого додуматься — спрятаться в этом месте!.. Представляю, как завизжит кто-то, когда узнает, что вы отсиживались здесь, у них под носом!.. А они все равно узнают, рано или поздно… И я никак не ожидала увидеть вас тут… Хотя, нет, вру: кого-то я хотела здесь увидеть… Больше того: знала, что встречу в этом месте одного из тех, кто был с моим сыном в тот час, когда его убили…
— Знаешь, кто эта дама? — повернулась я к Киссу. — Это мать Стихоплета, того мальчишки-поэта, которого убили на рудниках. Помнишь, тогда погибли трое: Хранитель, Евнух и Стихоплет. Так вот, Стихоплет — сын этой женщины…
— Вот как? — Кисс был искренне удивлен. — Да, кажется, Гайлиндер говорил, что отец того юного поэта — один из членов конклава.
— Мой муж… — прошептала женщина. — Будь он проклят! Каждый день с того времени, как он своей властью услал сына на рудники, я молила его вернуть мальчика домой, но он… Сказал — нет! Такой сын ему не нужен. Или полное подчинение, или пусть там, на рудниках, и остается… Говорит, что всегда сможет обзавестись новыми сыновьями, если с этим что-то случится… Мой мальчик… Он был не похож на остальных, и это злило многих. Мальчик любил стихи и умел их сочинять. Еще мой сын не понимал занятий отца, и было чуждо все, чем тот занимался. А этот человек, тот, кого называют моим мужем… Всю жизнь диктовал свою волю мне и нашему сыну, и продолжает заниматься этим даже после смерти мальчика… Он даже не позволил мне похоронить сына, или хотя бы проститься с ним! Сказал, что нашему мальчику и так оказали большую честь: не сбросили в овраг, а закопали вместе с остальными погибшими на заброшенном деревенском кладбище. Муж прямо заявил: жалеет, что рядом со скверным мальчишкой нельзя закопать и меня… Он уже приглядел себе новую жену, и ему надо срочно избавиться от меня как от старой, поношенной одежды… Это заболевание, которым я мучаюсь — им страдают многие люди в моей семье, и с этой болезнью можно прожить долгие годы, но после того, как я узнала о смерти сына, то поняла, что жизни у меня почти не осталось. Болезнь обострилась… Это ведь мой муж постарался, верно?