Пленники
Шрифт:
— Слышишь, Иван? А пока Гарника приведешь к нам. Дмитрий знает наш дом.
Марья Андреевна ушла.
— Рана тяжелая? — спросил Оник.
— Видимо, да. В лесу мы схватились с немцами.
— Здесь у меня есть знакомый врач, покажем ему. Ничего! Какое-то время поживем здесь как… как в санатории. И благодарите господа бога, что Оник, как говорят, был в армии поваром…
5
Марья Андреевна ушла домой пораньше.
Около типографии она встретила дочь. Стефа спросила тревожно:
— А
— Оник? Где же ему быть? На работе!.. А зачем он тебе?
Девушка не ответила. Мать остановилась.
— Посмотри-ка мне в глаза. Вот так! Ты от меня что-то скрываешь?
Стефа опустила голову.
— Ну, говори!
— Мама… — волнуясь и краснея, начала Стефа. Осеклась, помолчала и вдруг выпалила: просто, мама, мне нравится Оник!
— Вот как!.. Сегодня же предложу ему уйти из нашего дома.
Стефа явно испугалась.
— Нет, нет, не делай этого! — воскликнула она. — Он ведь ничего не знает, ничего!..
Стефа чуть не заплакала.
И мать сдалась.
— Ну, ладно, доченька. Я пошутила. Оник и мне нравится. Он славный парень, но… Но сейчас война. Никто не знает, что случится с нами завтра. Если бы он встретился тебе в мирное время…
— Ой, мама, да при чем тут война? Ведь он уже отвоевал свое.
— Ну, не знаю, не знаю!.. А в общем, конечно… да… Сейчас я тебя познакомлю с его товарищами. Они у нас.
— А где же он?
— Не беспокойся, скоро придет: меню составляет на завтра.
До самого дома они не обмолвились больше ни словом, — дочь была занята своими мыслями, мать своими.
Великанов и Гарник сидели за столом. Завидев хозяйку, Великанов поднялся.
— Явились незваные гости… Уж извините!
Марья Андреевна спрятала в шкаф принесенный с собой сверток и сказала многозначительно:
— Незваные гости и у нас, и у вас одни… А вы свой! Моя дочь, познакомьтесь!
Стефа пожала гостям руку.
— Что у вас? — удивленно посмотрела она на перевязанную руку Гарника. — Вы ранены?
— Нет! Нарыв. — Гарник криво усмехнулся.
Разговор налаживался не сразу.
Но вот через некоторое время с шумом заявился Оник. Первым делом обнял Гарника:
— Родной! Дружище! Наконец-то!..
— Тише ты, — упирался здоровой рукой Гарник. — Нарыв у меня…
— Нарыв?
Великанов усиленно подмигивал ему:
— Ну да, чирей. По-научному — карбункул…
— Хватит валять дурака, ребята. От кого таитесь? Марья Андреевна мне все равно, что мать, а Стефа… — он хотел сказать — сестра, но осекся, — Стефа тихонько потянула его за рукав: мол, не надо, не говори об этом.
Должно быть, все поняли их смущение и замолчали. Стефа густо покраснела и, пробормотав что-то, выбежала из комнаты.
— А где Дмитрий? — торопливо меняя тему разговора, спросил Оник.
— Говорит, кто-то обещал устроить его на водочный завод, — пошел за результатами.
— Ждал я вас, хлопцы, ох как ждал!.. А линия фронта уходит все дальше и дальше. Здесь уже распространяют слухи, будто Москву скоро возьмут. Ликуют, мерзавцы. Я все думаю, какую бы им свинью подложить…
Оник помолчал.
— Вот Стефа работает в типографии. Связаться бы через нее с рабочими да листовку отпечатать. Так надо написать, чтоб народ хоть приободрить, что ли. Да и партизаны тут есть, только бы связаться с ними. Вот, два дня назад на окраине города подорвался на мине грузовик, — девять фашистов отправились в рай. В одном доме, где фрицы живут, вдруг вспыхнул пожар, — причину так и не могли выяснить. А около вокзала какой-то неизвестный выстрелил в офицера, уложил на месте. Ясно, что это действуют партизаны.
Пришла Марья Андреевна.
— А я уже нашла вам квартиры. Очень хорошие люди, примут вас как родных.
— Видите? — восторженно вскочил Оник. — Я же говорил — будете жить, как в санатории. Прекрасные тут в Черткове люди! Начнем хотя бы с нашей Марьи Андреевны. Пусть все женщины в мире будут такими, как она, — умирать не захочется.
— Ах, Оник, — вздохнула Марья Андреевна, — женщины все одинаковы. Женщины — это сестры, жены, матери. Если б послушали женщин, не было бы таких войн, как эта. Никакая мать не согласится потерять своих детей — ни немка, ни русская, ни украинка…
Когда прозвучало это священное слово «мать», исхудалые, огрубевшие от лишений лица парней посветлели. Может быть, в эту минуту каждый из них вспомнил свою — далекую, далекую мать, ее тихий голос, теплые, ласковые руки и глаза — разные в горе, в радости, в гневе — но все же одинаково родные, самые дорогие глаза. Нечаянно Марья Андреевна разбудила в этих юношах потускневшие на трудных дорогах, казалось даже умершие чувства. И они как бы возвращались к жизни, эти беглецы. После всех перенесенных ими смертельных опасностей, лишений и тревог судьба привела их под этот кров, где можно было поправиться, отдохнуть, набраться сил.
Никто из них не забывал, что они в тылу врага. Они готовы были смело смотреть в лицо опасностям, которые подкарауливали их впереди, по пути к фронту. Никто из троих не замышлял отступить. Лишь там, за этой огненной чертой, была настоящая жизнь — так они считали. Здесь, в немецком тылу, она теряла для них свой смысл.
Оник поднялся с места.
— Что ж, пойдем, Гарник! Надо показать тебя врачу.
Когда они вышли, Оник рассказал, как познакомился с доктором Харченко.
— Странный человек! Перед домом у него такой цветник, где найдешь любые цветы. Он выписывает семена из Америки и Европы… Говорят, перед приходом немцев ему предложили эвакуироваться, так нет — отказался; «Цветы не могу оставить без присмотру». Каков? И остался. Как-то у меня начались боли в желудке, — посоветовали пойти к нему на дом. Я и начал расхваливать его цветник. А Харченко посмотрел на меня и спрашивает: «Ты армянин?» «Да, — говорю, — только как вы это узнали, ведь я не похож на армянина». А он: есть у вас очень известный профессор Мелик-Шахназарьян, — я учился с ним. У него был такой же акцент. Как-то он прислал мне семена ваших цветов — я посадил, но они не взошли». Конечно, я ему тут же пообещал, как только кончится война, прислать семена самых лучших наших цветов. Обрадовался старик!..