Пленники
Шрифт:
Однако Эрна привета своих работников сюда не для того, чтобы они любовались всем этим. Нужно было переносить из соседнего в другое помещение сваленную там свеклу. Но она оставила эту работу на завтра. Затем провела обоих в уборную, объяснив, что запоздала вычистить ее. Они делают это осенью, вынося удобрения на поле.
После этого первого обхода хозяйка предложила парням отдохнуть, пока она сготовит ужин.
— Ну и баба! — воскликнул Великанов после ее ухода. — Эта вытянет из нас жилы!..
— Конечно, даром не будет держать, — отозвался Гарник.
Снова
— Эта усадьба, — уныло заметил он, — не лучше твоего ящика. Тот хоть двигался куда-то!
— Ну, а что ты предлагаешь? — в голосе Великанова прозвучало раздражение.
Гарник вздохнул. Предложить было нечего.
Приготовив ужин, Эрна кликнула парней наверх.
В большой, хорошо обставленной столовой были выставлены картофель, нарезанный кружочками лук, молоко, суп в тарелках и по маленькому кусочку хлеба.
Эрна уже успела переменить платье. Она надела белую вышитую кофточку с голубками на груди, косы уложила венчиком. На шее искрилась тонкая золотая цепочка. Передавая тарелки, хозяйка явно напоказ тянулась полными белыми руками. Нетрудно было заметить, что ей хотелось понравиться парням. Она пригласила своих будущих батраков в столовую, желая показать, какая она хорошая хозяйка, в каком порядке содержит дом, — удовлетворяя тем самым женское тщеславие, а заодно и рассчитывая завоевать их сердца.
Дверь в соседнюю комнату была открытой. Напротив двери, в простенке, висел портрет военного.
Во время ужина Гарник то и дело поглядывал на эту карточку, а вставая из-за стола спросил, кто это.
— Это и есть мой муж, — не без гордости сообщила Эрна. Она поднялась и принесла портрет. Из рамки смотрел самодовольный, с натянутой улыбкой офицер.
Гарник, мельком взглянув на карточку, тут же вернул ее хозяйке и спросил:
— Можно идти спать?
— Да, пожалуйста. Завтра я разбужу вас немного позже, чем будете вставать в дальнейшем. Сегодня вы устали с дороги.
Парни спустились в свою комнату. Закрыв дверь, Гарник проговорил:
— Ты знаешь, на кого мы будем работать? Хозяин этого дома — майор немецкой армии! — Приятно? Он там бьет наших, а мы здесь будем прислуживать его жене. Вот ты и подумай!..
— Подумать можно. Времени у нас для этого будет достаточно, а теперь давай-ка спать…
4
И началось для беглецов безрадостное существование. Чужая страна, чужое небо, чужие люди кругом — и каждый день один и тот же голос:
— Иоган! Геворк!..
Казалось, и солнце светило здесь по-другому. И звезды были какими-то странными. И сам Гарник перестал быть собою, — он даже назвался не Гарником, а Геворком.
Душа его ныла, сжималось сердце. Каждый день на заре перекликались петухи, чья-то собака лаяла тонким, словно отточенным голоском, холодный ветер свистел в голых ветвях яблонь под окном. И слышался все тот же голос:
— Иоган! Геворк!..
Мир объят тьмой. Окрестные горы молчаливы, как перед надвигающейся грозой. О, скорей забушевала бы буря, — пусть в ней зазвучат знакомые звуки: грохот танковых траков, орудийные раскаты. И услышать бы русское, сердечное: «Эй, привет, братишки!..», а не это:
— Иоган! Геворк!..
Проходят дни, похожие один на другой, один тоскливее другого. То густой туман ляжет на землю, то по небу тянется темное месиво облаков, то идет дождь вперемежку со снегом и его монотонный шум свинцом давит на сердце. Потом снова ночь, за которой опять послышится тот же голос:
— Иоган! Геворк!..
Они встают в холодной полутьме, без конца снуют по двору, в хлеву, на полях хозяйки, и с утра до вечера в их ушах отдается этот голос. Эрна никогда не устает. Раз в три дня она велит приготовить велоколяску, чтобы ехать в город. Ее нагружают бидонами с молоком, мешками с картошкой и свеклой. Хозяйка садится, скомандовав Гарнику: «Вези, Геворк!»
Тридцать километров везет коляску он, стиснув зубы, без конца нажимает педали этой странной колымаги, как рикша.
Зря жеманится Эрна, зря улыбается Гарнику в дороге. Или дома, когда они остаются одни, приглаживает ему волосы, прижимается щекой к его щеке. Он, батрак, понимает, что ей нужно, но не отвечает на ласки этой женщины.
«Нет, Эрна! — думает он. — Вы мне не мать, не сестра. Зря вы стараетесь приласкаться — мое сердце не отзовется вам!»
По вечерам Эрна пользовалась любым поводом для того, чтобы вызвать его к себе наверх. Иногда это бывало очень поздно. В соседней комнате спали детишки. Эрна начинала непринужденную болтовню, раскрывая подчас Гарнику свои женские секреты, а он смущенно слушал ее и не мог отвести глаз от портрета Рудольфа — мужа хозяйки, майора гитлеровской армии. Может быть, по его приказу расстреляли комиссара Варданяна…
— Я пойду, фрау Эрна, уже пора…
— Посиди! — не отпускала Эрна. — Мне так хорошо с тобой! Мне нравятся твои глаза… Я еще не видела таких черных глаз. Посмотри на меня, Геворк!
И Гарник нехотя щурился через плечо Эрны на самодовольное, чванливое лицо ее мужа.
Эрна поднималась с места, чтобы посмотреть ему в глаза, обнимала его плечи, ластилась к нему, а он, вежливо отстраняя от себя охваченную возбуждением женщину, все твердил:
— Иоган там ждет меня! Я должен идти.
— Ну, иди!.. — сердито отодвигалась она, поднося руки к вискам: «Что за человек, — из кремня он что ли? Из стали?..»
«Стыдно!» — говорила она себе. А на другой день, когда снова видела большие, красивые глаза Гарника с удивительно длинными ресницами, — начиналось все снова.
Все повторялось… И опять перед Эрной был бесчувственный идол, деревяшка. Но зато, когда они бывали в городе, он странно оживлялся. Каждый раз, спросившись у хозяйки, он шагал к станции, к вылинявшему ветхому вагону в тупике, где жила большая семья рабочего Шиндлера.