Пленных не брать!
Шрифт:
Потом появились хохляцкие вертушки, и наш танк получил свое одним из первых. ПТУРС сбил правую гусеницу, разнес катки, и мы полезли из люков, матерясь и вертя головами. Я малость оглох, а вот Костику досталось серьезнее – из ушей и носа текла кровь, и был он вроде как без сознания.
Наш лейтенант-москвич со странной фамилией Полиэглит сказал:
– Бля! Пошли назад, а то нас тут передавят на хрен, как клопов. Сейчас такое начнется! Не заметят ведь – ни наши, ни ихние. Намотают на гусеницы.
В дыму и копоти мы заспешили назад, таща Костика. Несколько раз мы его роняли, спотыкаясь на колдобинах, башкой стукали, но ему было всё равно, а нам и подавно.
Основная волна танков уже прошла, ее догоняли отдельные отставшие машины, да еще несколько горело после вертолетной атаки. Из некоторых вылезали черные фигурки, из большинства не выбрался никто.
– Бля буду, долбанут ядерным! Бля буду! – бормотал бегущий рядом со мной наводчик Лушкин, контрактник из Омска.
– Долбанут или нет – это еще неизвестно. От нее всё равно не убежишь. А вот чтобы свои не подавили, надо сматываться, – просипел я и полетел в траву, споткнувшись о какие-то дрова. Сильно ушиб коленку, но плакать над нею было некогда.
Когда мы оказались более или менее в тылу, Костик очухался и спросил:
– Убило кого?
– Типун тебе! – испугался Лушкин. – Кроме тебя, дурака, целы все.
– Короче, – сказал лейтенант, плюясь грязью. – Если не появятся ремонтники, медики или еще какие педики, посидим часок да и двинем дальше. Дезертирство не припишут, если надо – пусть идут проверяют, что там с танком.
Мы спрятались под старым перевернутым комбайном и закурили лейтенантский «Опал», Потом съели найденную в кармане у Лушкина пачку печенья и задремали. Спали часа четыре, а обнаружили нас ремонтники, которые тащили в тыл легко подраненные танки. Кто-то из них из скромности зашел отлить за укрывший нас комбайн и едва не обмочил лейтенанта, спавшего там, разинув рот.
– Танкисты, значит, – сказал толстый полковник, к которому нас привели. – Одни танкисты, мать их. Бегут и бегут. Сильно вас отгребали.
– Сильно, товарищ полковник, – согласился наш лейтенант. – А что слышно, наступление чем кончилось?
– Херней кончилось. – Полковник цыкнул зубом. – Херней началось, херней и кончилось. Стали.
– То есть как?
– Так и стали. Как бы перемирие, мать его. Наши боятся, что те тактическими ядерными грохнут, а те – что наши. Теперь кто первый грохнет, тот и победил.
И в этот момент как раз грохнуло.
Весь штабной лагерь раскидало к бениной маме. Учитывая, что был он в лощинке и вообще рвануло далеко, нам очень повезло. Вернее, мне и Лушкину. Костика, полковника и лейтенанта убило брошенным на палатку «Уралом» с кунгом-радиостанцией, а вот мы как-то выкрутились. Даже сознания не потеряли, только Лушкин руку вывихнул. А потом мы стали быстро-быстро драпать из зараженного района. Как нас мыли и чистили, вспоминать не хочется, как не хочется вспоминать и госпиталь, когда ждали: вот-вот сейчас начнется лучевая... Волосы полезут, глаза потекут... Поди ж ты, ничего. Не полезло и не потекло. Блевали, было, срали, как из брандспойта, но обошлось. Вовремя, видать, ломанулись, и лечили нас правильно, как надо. Пока лекарства имелись.
Лушкин лежал на соседней койке, рядом с летчиком-капитаном, которого в сутолоке сбил наш же противовоздушный комплекс «С-400». Катапультировавшемуся и поломавшему всё подряд летчику было совсем хреново, он матерился и стонал, а Лушкин тихонько радовался, что и жив остался, и какие-то денежки в виде компенсации по контракту получит... Он после войны мне письмо написал: что дочка родилась, что сам работает у китайцев на газопроводе и неплохо получает. Я написал кратенький ответ, и на этом переписка закончилась.
А может, и не закончилась. Просто я, как дурак, в Грузию поперся. Но это уже другая история.
4
За время моей беседы со следователем одиночка превратилась в «двушку». На верхней полке лежал крупный дядька в фуфайке и напевал себе под нос что-то заунывное. Завидев меня, он обрадовался, обрушился вниз и, высморкавшись, протянул мне ладонь:
– Константин.
– Валерик, – сказал я, пожимая эту грязноватую мозолистую граблю.
– А фамилия моя интересная – фамилия моя Горбачев, – продолжал Константин, тряся мою руку.
– Не родственник?
– Бог миловал.
– А за что запрессовали?
Мы сели на койку.
– Да ни за что, – заулыбался Горбачев. – Памятник взорвал.
– Который?
– Да Путину. Что возле шпалопропиточного стоял.
– Да ну?! Сам?
– Сам.
– А взрывчатку где надыбал?
– У вояк на самогонку выменял. Мало было самогонки, а то бы я его вообще на хрен по окрестностям разнес. А так только уронил, да голова отвалилась.
– Оппозиция, стало быть...
– Какая к бесу оппозиция. Заманал, прямо напротив стоит, я живу там, знаешь, где раньше на первом этаже винный был?
– Представляю.
– Ну вот. Встал с похмелья, башка трещит, во рту будто коты навалили, а тут еще он стоит... Я и пошел к воякам. А сам-то откуда? Чего сел?
– Под облаву попал, – соврал я на всякий случай. – А сам – безработный.
– Я тоже. А раньше, представь, водилой работал.
– А возле завода холодильников не ты взорвал?
– Не, какой-то другой мужик. Да их столько повзрывали за последний год, что не упомнишь. Одно время, помню, Лениных взрывали. А сейчас – Вованов. И ведь ремонтируют. Откуда только деньги на эту хрень находят?
– Ну, на хрень всегда находят...
Я примерился было снова подремать, а что ж еще делать-то, но появился мой друг капитан.
– Спать целишься? – спросил он. – Не выйдет. Пошли на допрос.
– Только с допроса, – развел я руками. – Или он забыл что?
– Иди давай, – поморщился капитан. Устал, видно, замотался, даже не стукнул. – Нечего тут вопросы задавать.