Плевенские редуты
Шрифт:
Женщины, подбегая к русским, целовали их руки, одаряли со слезами на глазах букетами алых пионов, поднимали над головами своих детей:
— Глядай и запомни!
Болгары были одеты в безрукавки, праздничные белые штаны-потури. Перепоясанные широкими цветными кушаками, штаны эти книзу от коленей сужались.
Крохотная девочка с сережками-лягушками кричала, захлебываясь от радости:
— Русите идат!
Слышались возгласы: — Да живеят!
— Ура!
— Да побиете све турци!
Освободителей встречали хлебом-солью, вином в кувшинах и баклагах, протягивали фрукты, табак, кукурузные лепешки. Выносили на улицу ведра с холодной водой.
Пожилой болгарин, истово перекрестившись, бросил наземь ненавистную, измятую феску, стал остервенело топтать ее приговаривая:
— Пять веков ждали!
Попадались пустые дома бежавших турок. Около мечети мостовую усыпали клочья листов Корана; в турецких кварталах валялись обломки скарба, летал пух. На клумбе сиротливо высилось поломанное кресло. Болгары, стараясь поскорее смести с земли ненавистное, высаживали двери турецких казарм и мечетей, били стекла в богатых магазинах, ставили мелом кресты на всех «христианских» домах.
Над Свиштово, как называли его болгары, над его кривыми узкими улицами, кварталами, соединенными ярусами лестниц, взметнулся ликующий звон: вместо колоколов, запрещенных турками, били горожане в чугунные доски, возвещая новое время.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ожидании переброски своего полка в Систово Алексей получил разрешение у сотенного, есаула Афанасьева, побродить по городу и устроиться на постой где-нибудь на окраине, недалеко от монастыря, места предполагаемого казачьего бивака.
Суходолов шел по улице неторопливо, расправив широкие плечи, дружелюбно поглядывал по сторонам. Во всем его облике — посадке головы на крепкой шее, в том, как ставил он ноги, «по-кавалерийски», небрежно покачиваясь, — чувствовались независимость и самоуважение: «Я без нужды никого не трону, но и себя в обиду не дам».
При виде лампасов и алого околыша синей фуражки с коротким козырьком болгары знающе кивали:
— Русин, казаче!
Понимали, что конь его где-то еще на той стороне Дуная и долго — кто с любопытством, кто с надеждой, а кто и с недоверием — провожали глазами рослого парня со взбитым чубом и светлыми усами.
На базаре уже торговали фруктами. Алексей припомнил слова драгомировского приказа: «Не дозволять себе брать от края что-либо безденежно или самовольно, дабы ни малейшим действием не навлечь на себя упрека в чести русской армии».
Проходя сейчас вдоль деревянных стоек с выставленными корзинами, Алексей приценился к небольшой, доверху наполненной сливами.
— Сколько? — спросил он болгарина с лицом, изборожденным морщинами, со встрепанными седыми волосами.
Болгарин, приподняв корзину, стал совать ее в руки Алексея:
— Вземи… Не нада деньги, драги гости… Вземи!
Но Алексей все же расплатился и, миновав духан в узкой кривой улице, ряд небольших домов с навесами на тонких подпорах, сады за каменными стенами, вышел к площади. На краю ее, в запущенном сквере, поставил корзину на пожухлую траву. Сливы сизо отливали, сами просились в руки. Неведомо откуда слетелась стайка мальчишек.
Алексей жестом показал: мол, давай ближе, не робей, и те, не заставив себя долго упрашивать, с готовностью устроились кругом, кто сложив ноги калачом, кто сев на пятки. На мальчишках драная цветная одежонка, на двух — фески, из-под которых выбивались выцветшие волосы. Почти у всех сделанные из деревяшек ятаганы, засунутые за пояс.
Ближе всех сидящий к Суходолову оголец с побитыми пальцами босых ног смотрел на казака с восторженным любопытством, так, словно тот свалился с неба. Мальчишка старался притулиться плотнее, с опаской притрагивался к ложу карабина, даже к сапогу казака, будто желая убедиться, что все это не сон.
— Ну-кась, налетай, ватага! — скомандовал Алексей и, положив в рот мясистую сливу, подмигнул соседу.
Через минуту корзина была пуста. Алексей снял с себя фуражку и надел ее на голову мальчишке. Из-под козырька выглядывал только счастливо шмурыгающий облупленный нос. Мальчишка, задрав голову, торжествующе посматривал на своих друзей. К честной компании подошла девочка лет девяти с косичками, похожими на мышиные хвосты. Поднося Алексею черную шелковицу в глубокой глиняной миске, сказала:
— Черница!
Губы, пальцы девочки измазаны этой черницей и глаза похожи на нее.
— Вземи, — широко улыбаясь, настаивала девочка, — добре на здравие.
Алексей повернул в боковую улицу. Здесь, рядом с вывеской цирюльника, висели приметы портновского ремесла, над распятыми брюками — аршинные ножницы. Впереди Суходолов вдруг увидел Алифана Тюкина, тот, не заметив однополчанина, воровато юркнул в разбитую дверь турецкой лавки.
«На промысел пошел», — с брезгливой злостью подумал Алексей и резко свернул за угол.
Под ореховым деревом сидели пехотинцы. Егор Епифанов рассказывал им:
— Гляжу — братушка турского жителя бьет, мешок с чем-то отымает… Разнял я их, турке мешок вернул, а братушке грю: «Рази ж лежачего, грю, бьют?». А и жаль его, видно, ига допекла, отблагодарить захотелось.
Егор заметил Алексея, растянул в улыбке рот без переднего зуба:
— Ходи до нас, казачок! Окрестила нас купель дунайская.
Егор выхватил у соседа деревянную ложку из-за голенища, достал свою и ударил дробно. Со смаком шлепнув ладонью по голенищу сапога, пустился в пляс, продолжая играть на ложках и напевая:
Ай, я качу, качу, качу, да, Я горошек молочу, да. На сухом точку, да, На прилипочку, да.Веснушчатое лицо Егора задорно, хитрые глаза щурятся на Алексея, мол, слыхал, вашу казачью знаю. Маленький, юркий солдат, закинув ладонь на затылок, пошел вприсядку навстречу Егору:
И-ех, пить буду И гулять буду, А смерть придет — Помирать буду!Суходолов, сунув два пальца в рот, засвистел в лад.