Плевенские редуты
Шрифт:
Замер с обнаженной шашкой часовой у денежного ящика. Ковали коней полковые кузнецы. Склонились над карабинами оружейные мастера. Похрустывали овсом кони. Кто-то бил затрепанными картами по носу проигравшего, кто-то затачивал шашку, шомполом прочищал ствол ружья.
— Здорово дневал! — крикнул Алексею издали Тюкин.
Медно-бронзовый, довольный, он картинно развалился на турецком ковре, забросив ногу на ногу, (подсунув под локоть пышную подушку. Потягивая из темной, с сумеречным глянцем, трубки египетский табак, пускал вверх кольца дыма. Лоснящееся красное лицо Алифана выражало верх удовольствия, маслянистые глазки стали еще меньше, почти исчезли, казалось, он вот-вот замурлычет.
Рядом с Тюкиным казак Ларька Гребенщиков — с вислым носом, извилистыми, недобрыми губами — кроил себе на траве исподнее из яркой «трофейной» материи в красных цветах на желтом поле. Вместо ножниц Ларька орудовал турецким кинжалом и от усердия даже немного высовывал язык.
Несколько казаков хлебали деревянными ложками… чай из котла, двое жарили шашлык.
Эскадронный писарь Родька Стрикозин — верткий, в щегольских офицерских сапогах не по чину — раздавал казакам цветные турецкие бумажные деньти-каине — крутить «козьи ножки».
— Братушки турские гроши вовзят не берут, — пояснял он, — теперя, односумы, тем деньгам одна назначения, потому как жесткие оне и для известного случая негожи…
Медлительный, огромного роста казак Адриан Мягков с медной серьгой в ухе направлял бритву на ремне. (Вырвав из своего чуба волос, подбросил его и на лету пересек бритвой. Ну разве ж то занятие для Адриана, с его тяжелой рукой, умевшей рубить с потягом? Глаза у Адриана еще мутны с перепоя. Вчера он с другом выкатил винную бочку из какого-то погреба, проткнул ее пикой и налакался до карачек. Едва отоспался.
— Про фальшивую тревогу слыхали? — пропитым голосом спросил Мягков, складывая бритву.
— Об чем гутаришь? — поинтересовался Тюкин и важно повернулся на бок.
— Надысь заступил я в сторожевую цепь, — неторопливо прогудел Адриан, — в буераке, возле ерика, стою на слуху… За городом… Ночь, темень, как у турка в мотне… По низах полк пехотный… И вот навроде бы кто-то возля крадется… сучок под ногой хрустнул. Ажник мураши по спине пошли.
Казаки придвинулись ближе к Адриану, стали слушать его с интересом.
— Вдруг гдей-то стрельба пошла… Чую: турки прорвались! Сполох… Навроде черти скубутся… Гляжу: полковой лекарь Руднев спросонья выскочил из своей палатки в исподнем и с хвеской турецкой на кумполе. Не иначе напялил ее на плешь от холоду. Дыхало ему сперло, зыркалы выпятил… Туточки бег мимо солдатик да и пырни: «турка» штыком у зад. Лекарь как заверещит: «Русский я!».
— Будя омманывать!
— Ну и голос! — усомнился в правдивости истории Ларька.
— Теперя лекарю верхи не седать.
— Ас чего шум-то зачался?
— Да, кубыть, буйвол ничейный к другому часовому тамотки подходил, — охотно пояснил Мягков, — часовой штык уперед: «Стой, кто идет?» А глыба преть без разбору, напрямки. Часовой пальнул. Буйвол — теку, похилил палатку лекаря, тот и в крик.
Алексей хохотал вместе со всеми, представляя панику.
Тюкин позвал его:
— Седай, Лексей, на мои роскоши, — немного сдвинулся на ковре, — глянь-кось, и мы не траву едим…
Алексей присел. Алифан извлек из-под себя коробок с ваксой, протягивая, сказал самоотверженно:
— Пользавайся!
Суходолов повертел в руках плоскую железную коробку. На ней заморская желто-черная наклейка. Что это Алифан таким добрым стал, у него зимой снега не выблазнишь.
— Бери, бери, — словно боясь раздумать, настаивал Тюкин, — не гребай, уважь. — Лицо его вдруг стало хитрым: — Небось приглядел булгарочку? — он ухмыльнулся: — Оченно даже аппетитные издеся встречаются.
Алексей метнул в сторону Тюкина презрительный взгляд:
— Ты, видать, большой руки бабник!
— Да ну, шуткую, — лениво возразил Алифан, — а нашшот бабник, — пыхнул дымом, — большой не большой, а в военное время не до этих занятиев. Вот как турку осилим — вполне разговеюсь. На каждый чугунок нужна крышка.
— Схожу Быстреца почищу, — поднялся Алексей, не желая продолжать неприятный ему разговор и оставив на ковре Тюкина его ваксу.
Алифан, пожав плечами, припрятал коробок. Он уважал Суходолова за прямоту, готовность прийти на помощь, а вот его бескорыстие считал глупостью, да и все эти фигеличмигели казаку не к лицу. Недаром в станице молодухи дразнили Суходолова «красной девицей». Чисто приблажный! Не лапал их, соленого словца чурался, все норовил один в степ податься. Али тронутый малость? Так не похоже…
К Тюкину подошел есаул Афанасьев. Щеки у сотенного впалые, тонкий хрящеватый нос с горбинкой нависает над губами.
— Встать! — приказал офицер, глядя на Тюкина суровыми желтовато-зелеными глазами.
Алифан вскочил, непонимающе замигал белыми ресницами.
Афанасьев ткнул носком сапога в ковер:
— Зараз возверни на площадь, в склад невостребованных вещей!
— Ить ничейный он… — начал было Тюкин, но есаул не дал ему договорить, отрезал:
— И не твой! Брать не моги… За такой страм, знаешь, что бывает? Шагом марш!
«Портной» Ларька торопливо спрятал за пазуху материю — от греха подальше.
Тюкин неохотно взвалил ковер на коня, зло подумал: «Праведный нашелся… Хрип гнешь ни за что».
Быстрец радостно заржал, еще издали завидев хозяина.
— Что, друг, соскучился? — ласково потрепал коня по холке Алексей. — Умоемся трошки?
Он обмыл коню надглазницы, храп, копыта, смочил гриву, обтер под брюхом и спину, проверил прочность подков: все шестнадцать гвоздей были на месте.