Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи
Шрифт:
Сол Юрок был доволен не только коммерческим успехом этих гастролей: несмотря на то что прибыль его интересовала в первую очередь (это нормально – это бизнес), он был человеком искусства. А в искусстве, и в балете особенно, он разбирался прекрасно: «Я видел и продюсировал величайших балерин мира – Карсавину, Егорову, Кшесинскую, Преображенскую, Павлову и всех великих танцовщиков, – и люди очень часто спрашивают меня: вы можете сравнить Плисецкую с Анной Павловой, а с этой танцовщицей, а с той? Не бывает правдивых сравнений. Каждый великий танцовщик сугубо индивидуален. Но Майя Плисецкая – единственная, про кого я могу сказать, что она имеет сходство с Анной Павловой. Подобно Павловой, когда она появляется на сцене или где-нибудь на публике, она электризует людей», – говорил он журналу «Дэнс мэгэзин». Запомните это сравнение: Плисецкая будет жить с ним долгие годы.
Когда
Еще через два года к ее ногам пал Париж. Осенью 1961-го со своим постоянным партнером Николаем Фадеечевым Плисецкая станцевала в Гранд-опера три «Лебединых озера» в постановке Владимира Бурмейстера. По-видимому, французская пресса, в отличие от американской, не боялась советской балетной пропаганды и захлебывалась от восторга: «Она все время грациозна, и от начала до конца спектакля говоришь себе: можно танцевать иначе, но лучше танцевать нельзя. Это – совершенство. Двадцать лет спустя еще будут говорить про ее руки… Будь то волнение белого лебедя или страсть лебедя черного, они заполняют собой все пространство, всю сцену», – писал Патрик Тевенон в газете «Пари-пресс». В одном он ошибся: о руках Плисецкой – легенде в легенде – говорят не двадцать, а и шестьдесят лет спустя. Нет других таких рук. «Выступление Плисецкой стало таким же событием, как в свое время выступление Карсавиной и Спесивцевой», – писала «Монд».
У Майи в Париже была мощная поддержка – Эльза Триоле, родная сестра Лили Брик, жена знаменитого французского поэта и писателя Луи Арагона. Он был коммунистом, которого активно привечали в СССР, и знакомство с Арагоном – Триоле было для Плисецкой очень выигрышным: ей даже разрешили жить не в гостинице, а у них. В своей книге Плисецкая с восторгом рассказывала о тех гастрольных днях, когда она почувствовала себя «простой парижанкой». Триоле в письме Лиле нарисовала иную картину: «Майя, что Майя… Я ее к себе взяла только из-за тебя, да и пляшет она здорово. В тягость она мне была, скажем, дней десять, а сначала, наоборот, – веселая, молодая, удачная. Ну, конечно, как всякая истая звезда, она абсолютно эгоцентрична – а то бы она своего искусства не одолела. И если я здесь ей помогла – и слава Богу, она по-своему хорошая девочка».
Эльза, конечно, помогла и тем, что рассказала советским читателям о грандиозном успехе: «Майя Плисецкая впервые выступала в оперном театре Парижа, и пока не раздались оглушительные, восхищенные “браво”, я пережила несколько смертей. Рукоплескания и крики сокрушали позолоту, роспись свода, ложи в красном бархате. Скептический и чуткий, мудрый и, увы, часто пристрастный зритель парижских премьер оценил Майю Плисецкую, откинув все посторонние соображения, самым непосредственным восторгом любителей и знатоков искусства. И аплодисменты, и печать, и фотографии на первых страницах выходящих огромными тиражами газет, и цветы – все показывает, что в Париже Майю Плисецкую просто взяли и признали наилучшей балериной наших дней», – писала Триоле в газете «Советская культура» в октябре 1961 года.
Александр Фирер вспоминает, что, когда Плисецкая вернулась после этих выступлений в Париже, у нее спросили, как там все прошло. «Она говорит: “Не опозорилась”. А потом в газете я читаю: “Впервые в Парижской опере занавес поднимался двадцать раз”. Такая была Майя Михайловна».
После этих гастролей произошло и еще одно знаменательное для Майи событие: Университет танца и Институт хореографии в Париже присудили ей премию имени Анны Павловой за исполнение партии Одетты-Одиллии в «Лебедином озере» (я писала об этом в главе «“Лебединое озеро” как оружие). Основал парижский Институт хореографии и Университет танца Серж Лифарь – премьер «Русского балета» Сергея Дягилева, его последний фаворит, исполнитель главных партий в балетах Леонида Мясина и Джорджа Баланчина; в 1930–1945 и 1947–1958 годах он руководил балетной труппой Парижской оперы. И награда была не единственным подарком Лифаря. Другим было знакомство с Коко Шанель, которая устроила для Плисецкой – единственной зрительницы – дефиле в своем модном доме, а после показа подарила сарафан из плотного белого шелка и подходящий к нему белый пиджак с золотыми пуговицами. Лифарь мечтал о том, чтобы ставить балеты в Большом театре и чтобы в них танцевала Плисецкая. Мечта о Большом не сбылась, но Плисецкая у него станцевала: в 1984 году исполнила роль Федры в одноименном балете, поставленном в 1950 году. «Я держал в руках письмо Лифаря, – рассказывает Александр Фирер, – который написал Майе Михайловне: “Если бы ты была здесь, то Анна Павловна была бы забыта”. И Майя Михайловна сказала, что “он мне все время сыпет соль на раны”».
В 1962 году балетная труппа Большого театра вновь поехала на гастроли в США: Сол Юрок был неутомим и убедителен. Перед поездкой Галина Уланова, Леонид Лавровский, Майя Плисецкая, Нина Тимофеева, Марина Кондратьева, Екатерина Максимова, Николай Фадеечев, Нина Сорокина, Михаил Лавровский и другие выступили с заявлением: «Мы рады вновь встретиться с американским народом, который умеет ценить настоящее искусство и которому мы везем лучшие пожелания советского народа. С нетерпением ждем мы дружеских встреч с коллегами по искусству, с простыми людьми Америки, надеясь, что наши концерты и наши встречи помогут им лучше понять душу советского народа, его музыку и танцы». Это было именно то, от чего предостерегали американские критики: пропаганда советского искусства (и, по возможности, его превосходства) в США. Каждый выезжавший за рубеж артист был бойцом идеологического фронта.
Гастроли триумфально открылись «Лебединым озером»: Майя Плисецкая 22 раза (по другой версии – 29 раз) выходила на поклоны. Американская пресса оказалась куда более щедрой на похвалы, чем во время первых гастролей, и писала о «новой королеве русского балета».
Дальше – больше: никто не сдерживал восторгов. В 1963 году, когда Плисецкая наконец-то доехала до Великобритании (о которой, как мы помним из предыдущей главы, отзывалась не лучшим образом), газета «Таймс» писала о ее Китри в «Дон Кихоте»: «Здесь мы увидели упоение танцем, заразительное веселье и радость… Ее открытая улыбка говорила не столько о чувственности кокетки, сколько о свежести раскрывшегося навстречу солнцу цветка. Ее бравурность била через край, но в ней артистка передавала столько теплоты, столько простодушной радости, что мы сразу поняли – ее сердце такое же большое, как сердце Китри».
В том же 1963 году прошли длительные гастроли Большого балета в США и Канаде. «И в каждом из двенадцати городов зрители с восторгом встречали прима-балерину Майю Плисецкую, признанную сегодня лучшей балериной мира. Проникновенное исполнение Плисецкой “Умирающего лебедя” Сен-Санса так глубоко волновало зрителей, что ей неизменно приходилось бисировать этот танец (однажды, после усиленных настояний зала, даже три раза)», – писала Наталья Рославлева, автор первой биографии балерины, в журнале «Музыкальная жизнь». Асаф Мессерер тоже рассказывал о триумфе племянницы: «Она была в центре внимания публики, неизменно вызывая одобрение, шумный восторг. Волнообразные движения руки в “Лебедином озере” или “Умирающем лебеде” вызывали такие аплодисменты, крик, свист, скандирование имени исполнительницы, что ни оркестр, ни участники спектакля долго не могли перейти к следующему номеру. В “Баядерке”, в “Класс-концерте”, да в чем бы ни выступала Плисецкая, она была тем магнитом, который притягивал зрителей. Они шли “на Плисецкую” и отдавали должное всем, ибо все, или почти все, работали как следует, понимая всю меру ответственности этих гастролей».
Юрок не прогадал. Майя говорила о нем Валерию Лагунову: «Соломон Юрок – деловой человек, хорошо понимающий, на ком можно заработать деньги. Он прекрасно отличал хорошее от плохого. Почти всегда сам называл и просил понравившихся ему артистов у наших властей. Не всегда, правда, ему шли навстречу. Ко мне он относился превосходно. Мне запомнилась его фраза: “Мне нужны кассовые артисты, а если публика не идет, то ее уже ничем не привлечешь”».
А еще Лагунов вспоминал, что как-то в коридорах Большого после ставших уже «очередными» гастролей в Париже к Плисецкой подошла балерина Марина Семенова (народная артистка СССР и Герой Социалистического Труда) и спросила: «Майя, ты действительно три раза там бисировала?» Действительно.
– Ей, наверное, это было не слишком приятно, – предполагаю я.
– Ну, конечно. Ревность, – объясняет Лагунов. – Потому что Семенова такого же уровня балерина – значительная и прекрасная. Уланова мельче, это жанровость. А Плисецкая и Семенова – это действительно суперзвезды.
– В артистической среде ревность – обычное дело?
– Да. Я, например, к таланту не ревную. Я хорошо знаю, что могу. Майя тоже хорошо знала. У нее, конечно, уровень фантастический. И она всегда поддерживала таланты, просто умница.