Плоды зимы
Шрифт:
Жюльен вздохнул и повиновался.
— Не понимаю я вас, — сказал он. — Такой же был дядя, как и все. Ну, умер. С него счистили лишнее. И с тех пор он стоит в мастерской у моего приятеля.
Он положил бумагу на кухонный шкаф и поднял с полу скелет, болтающиеся руки которого с сухим стуком ударились о ребра.
— Такой он или из гипса, это все одно, — заметил Жюльен.
— Оставь его на ночь на крыльце, — сказал отец, — но завтра надо с самого утра отнести в сарай. Придет кто-нибудь, что тогда…
Жюльен вернулся на кухню.
— Знаешь, — сказал он, рассмеявшись, — он уже давно никого не кусал. А при
Мать перебила его:
— Пойди вымой руки. И оставь эти разговоры: отцу они неприятны.
— Да, — вздохнул отец. — Мне они неприятны. Подумать только, так мы о нем беспокоились, а он вон какой явился. С такой… с такой физиономией да еще с мертвецом.
Жюльен мыл руки в чулане. Он не затворил дверь, чтоб было виднее. В кухню тянуло холодом, все равно как с улицы. Плохой признак, подумал отец, затем опять вернулся к мысли о скелете.
— Ты с ним и в поезде ехал? — спросил он.
— А как же. Его-то ведь задарма катают.
— Самое подходящее дело, когда человека разыскивают и он не хочет привлекать к себе внимание.
— Точно. Как раз такой заметный человек никогда шпикам подозрительным не покажется. А потом — в удостоверении личности я значусь преподавателем рисования. Как говорит мой приятель, надо и лицом и всем своим видом соответствовать профессии.
Отец все еще не мог опомниться. Мать спросила:
— Преподавателем рисования? Ты? В твоем-то возрасте?
— Но по удостоверению мне двадцать девять.
Жюльен уселся за стол. Старики все еще стояли, не решаясь взглянуть друг на друга, они наблюдали за непонятным для них сыном, за этим странным сыном, появившимся с наступлением темноты и первых холодов.
Папаша Дюбуа качал головой. Сын дома. У него борода и волосы, как на некоторых изображениях Христа; он приехал из Марселя, называет себя преподавателем, притащил под мышкой мертвеца; и это его сын — тоже Дюбуа, как и он… С бородой… с мертвецом под мышкой…
20
Сын приехал, свалился как снег на голову, бородатый, с длинными волосами, настоящий художник, да еще с этим отвратительным мертвецом. Сын приехал, и мать как с ума сошла. Можно подумать, что дом горит. Все вверх дном поставила. Супу ему налила две тарелки с верхом, да еще говорит, чтоб он накрошил туда хлеба. Точно хлеб не по карточкам. Сделала ему яичницу из трех яиц. Точно яйца… А у него даже карточек продовольственных нет. Сказать? Отец боялся говорить. Он заранее знал ответ: «Это же твой сын! Можно подумать, что ты не рад его приезду!» Не рад? Ну, конечно, рад, понятное дело, рад. Но все же появление сына в таком виде — это как обухом по голове. Неужели мать ослепла? Она пожирает его глазами. Ловит каждое его слово. Приехал бы Жюльен и заявил, что он совершил преступление, все равно она приняла бы его с распростертыми объятиями. А они-то думали, что он в армии у де Голля! Оказывается, нет. Даже не это. Что же он делал, после того как дезертировал? Жюльен принялся рассказывать, уписывая суп, и яичницу, и огромные ломти хлеба. Он жил у приятеля, безалаберно,
Отец долго молчал, глядя в пустую тарелку и исподтишка наблюдая за сыном, который рассказывал, и за женой, которая, одурев от восторга, слушала то, что так раздражало отца. Наконец он не выдержал:
— А теперь что ты думаешь делать?
Жюльен неопределенно пожал плечами и состроил гримасу, от которой приподнялась его борода.
— Точно еще не решил… Какое-то время надо бы тут отсидеться.
Все трое обменялись вопросительными взглядами. Поколебавшись, Жюльен прибавил:
— У меня есть одна работа. Я мог бы закончить ее здесь.
— Ты говоришь работа? — спросил отец.
— Да.
— А что за работа?
— Это я не могу вам объяснить. Слишком сложно.
— Ну, конечно, где нам понять, нам для этого ума не хватит.
Тут вмешалась мать.
— Послушай, Гастон, не сердись, — сказала она. — Ведь в картинах мы и в самом деле не очень-то разбираемся, а это, может, как раз и есть его работа.
— Картины? — усмехнулся отец. — Но где ж ему тут малевать картины? Да и какая это работа!
— Нет, — признался Жюльен, — это не картины, это… мне надо написать одну вещь. Словом…
Он замолчал, посмотрел на мать, на отца, потом вздохнул, отодвинул пустую тарелку и достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек.
— Как, — удивилась мать, — ты куришь?
— Ну и что? Я же взрослый.
Раньше чем взять сигарету, он протянул пачку отцу.
— Вечером я не курю, — нерешительно сказал тот.
— Ну разок-то можно.
В голове у отца теснились противоречивые мысли. Если он возьмет сигарету, он вынужден будет молчать. Но как отказаться от сигареты? Почти помимо воли, рука его сама потянулась к пачке.
— Будешь всю ночь кашлять, — заметила мать.
— Брось, — сказал Жюльен. — От одной сигареты вреда не будет. Ты отлично знаешь, что у папы астма, потому он и кашляет.
— Вот потому-то и нельзя, — опять возразила мать.
Но отец уже поднес сигарету к губам и вытащил из кармана зажигалку. Мать не очень уверенно прибавила:
— Понимаешь, он и так слишком много курит.
Отец наслаждался первыми затяжками. Славно было курить так, не тайком, и не на холоде или в уборной. Наступило молчание, и как чудесно было вдыхать это молчание, жить, ощущая во рту приятный вкус табака. Однако отцу не давал покоя один вопрос. Он не один раз прикусил язык, пока наконец решился спросить между двумя затяжками:
— Откуда у тебя табак, раз у тебя нет карточек?
Жюльен расхохотался.
— Знаешь, в Марселе на черном рынке табак достать легче, чем хлеб или картошку. Во всех кафе официанты торгуют сигаретами. Думаю, что и здесь так.
— Не знаю, — сказал отец, — я в кафе не хожу. И во всяком случае тамошняя цена мне не по карману.
— А потом, чтобы вызвать приступ кашля, тебе вполне хватает пайка, — отрезала мать.
Отцу хотелось оборвать жену, но на язык просились другие слова. Когда он заговорил о кафе, ему в голову пришла одна мысль, но он заговорил о цене и не успел ее обдумать. Однако эта мысль не исчезла, и ее все равно надо было высказать.