Плоды зимы
Шрифт:
Поэтому отец почувствовал чуть ли не облегчение, когда около четырех Жюльен сказал:
— Я ненадолго отлучусь.
— Только смотри возвращайся к пяти часам, когда мать будут класть в гроб.
— Я ненадолго, хочу только повидать господина Робена.
— Да, но… Да, но…
Тревога, уже было утихшая, опять овладела отцом, она стала еще сильнее. Все же он ничего не посмел сказать. Его охватило смятение, и оно все возрастало из-за присутствия нескольких друзей, которых он давно не видел и которые все не уходили. Для каждого вновь пришедшего отец сызнова начинал свой рассказ, и те, кто его уже слышал, как бы сопровождая
В конце концов отец совсем изнемог. Несколько раз на него нападал сильный кашель, и ему приходилось надолго умолкать.
Жюльена не было всего полчаса. Когда он вернулся, отец испытующе посмотрел на сына, и ему показалось, что лицо у Жюльена стало более суровым. Взгляд его не сулил ничего доброго. Немного помявшись, старик спросил:
— Ну как, ты застал их?
— Дома только госпожа Робен.
— И что она тебе сказала?
Жюльен пожал плечами:
— А что она могла сказать? Сказала то, что принято говорить в таких случаях… Она очень любила маму, думаю, она искренне огорчена.
Отец вздохнул. Неужели госпожа Робен и вправду не упомянула о том, что сестра пришла слишком поздно? А может, Жюльен просто хочет подождать, когда уйдут посторонние? Или ждет Поля? Или ждет, когда мать уже похоронят? А может, это он, отец, все преувеличивает? В конце концов, что произошло? Должна была прийти сестра, она пришла не сразу. Потом что-то говорили о какой-то другой медицинской сестре. А мать умерла. Если доктор ничего не сделал, стало быть, ничего и нельзя было сделать. Так уж она, эта жизнь, устроена — всегда кончается смертью. А смерть приходит, когда силы у человека иссякнут. Так-то. У них у обоих силы иссякли, но, видно, у матери их было меньше, чем у него. И не в возрасте тут дело. Она никогда не хотела лечиться. Не хотела отдавать свои деньги докторам. Она даже сама приспособила свой старый корсет под бандаж, а ведь грыжа очень ее донимала. И все для того, чтобы сэкономить какие-то жалкие гроши.
Отец думал об этом урывками, когда одни уходили, а другие еще не успели прийти; и всем этим людям, даже тем, кого он не помнил, он считал себя обязанным повторять все тот же рассказ о смерти своей жены.
В пять часов вечера пришли служащие похоронного бюро, чтобы положить покойницу в гроб. В кухне и без того было не слишком тепло, а теперь, когда дверь долго стояла открытой, зима окончательно захватила дом. Холод, снег, который люди приносили на подошвах, надвигающаяся темнота, приглушавшая свет лампы, — словом, сама зима, казалось, пришла за матерью прямо в дом.
В столовой передвигали мебель, и служащие похоронного бюро, став на табуретки, затягивали стены черными полотнищами.
А потом настало время, когда мать положили в гроб. До сих пор она еще была тут, у себя. Уже не та, что прежде, но все же пока еще здесь. Каждый раз, когда отец оставался в столовой наедине с женой, он разговаривал с ней, как если бы она была жива. И вот она уходила безвозвратно. В этой комнате, столь не похожей теперь на их прежнюю столовую, она была уже не у себя дома, а когда люди в черном закрыли гроб крышкой и быстро привинтили ее, мать ушла окончательно. Отец плакал, но невольно отмечал про себя, какие у служителей похоронного
И так они стояли и ждали, пока деревянный ящик не поставили на возвышение и не накрыли черным покровом, на котором был вышит серебром большой крест. Служащие похоронного бюро зажгли по свече у каждого угла гроба, и все поочередно окропили гроб святой водой, окуная большое кропило в металлическое ведро.
А когда люди разошлись, отец снова сел на свое обычное место в кухне возле плиты.
62
Поль тоже пришел и был при том, когда мать укладывали в гроб; отец видел, что он о чем-то говорил с Жюльеном, но о чем именно, не слышал. Вскоре после этого Поль ушел. Немного погодя ушла и Мишлина, но люди продолжали приходить до восьми вечера.
Последним появился Вентренье.
— Извините, но я не мог раньше, — сказал он, — в мэрии у меня столько дел.
После Освобождения Вентренье стал во главе муниципального совета.
Отец ответил:
— Какие тут могут быть извинения. Оттого, что одни умирают, жизнь других не останавливается.
Эти слова старик часто повторял в течение всего дня. И неизменно прибавлял, понизив голос:
— Такое несчастье, и что мне теперь делать в этом жалком мире.
Те, кому он это говорил, пытались переубедить его, утешить, но отец перебивал их:
— Знаете, я сам себя утешаю… Я утешаю себя только тем, что скоро последую за ней.
Прощаясь, Мишлина сказала:
— Если вы не возражаете, сегодня мы не останемся бодрствовать у гроба покойной, ведь мы уже пробыли прошлую ночь…
Когда все ушли, Жюльен спросил:
— Странно все-таки, что никто не предложил провести ночь возле мамы.
Отец почувствовал, что его снова охватывает смятение. Он пробормотал:
— Видишь ли, теперь это делают все реже… И потом, вчера Поль с женою просидели до утра. А сегодня, раз уж ты здесь… Впрочем, и тебе не обязательно всю ночь бодрствовать. Особенно сейчас, когда мать уже в гробу. Если захочешь лечь спать, мы устроим…
Жюльен прервал его:
— Не беспокойся. Если мне захочется отдохнуть, я возьму шезлонг.
Отец не стал настаивать. Он разогрел то, что оставалось от обеда, и оба поели почти в полном молчании. Непривычно пустовало место матери. Отец часто поглядывал на ее стул. Поглядывал он и на сына, не сводившего глаз со спинки стула, на котором столько лет сидела мать.
После ужина отец достал жестянку с табаком и свернул сигаретку. Закурил, а потом вынул из кармана фартука пачку, которую накануне оставил ему сосед.
— Возьми-ка. Хочешь выкурить сигарету? Мне их дал господин Робен. Вчера у меня так дрожали руки, что я даже не мог скрутить сигаретку.
Жюльен ничего не ответил, и отец, пододвинув к нему пачку, лежавшую на клеенке, прибавил:
— Ну же, бери.
— Нет, спасибо. Я бросил курить.
— Вот как?
— Я теперь продаю свои сигареты или меняю на сахар.
— Вот оно что!.. А для меня это единственное удовольствие.
Ему хотелось спросить у Жюльена, что тот теперь делает, как им живется в Лионе, но он не решался. И только спросил: