Плохая мать
Шрифт:
— Я не толстая.
— Ты себе врёшь.
Хочется разрыдаться. Схватить из мойки чёртову кружку и швырнуть в ухмыляющееся лицо. Или разбить о пол, о старую коричневую плитку, и без того всю в паутине трещин и сколов. Не только кружку — все тарелки из ящика. Вдребезги. Одну за другой. Одну за другой.
— Отстань. Я себе нравлюсь.
Вру. Как можно сохранить самооценку, если преступление всё — небольшой животик, заметный в облегающей кофточке, валики жирка на спине под ремешками бюстгальтера, корка целлюлита на попе? И на каждую складку, на каждую лишнюю выпуклость обращают пристальное внимание.
— Неужели ты не хочешь купить себе красивое платье? — Олег меняет тактику, и теперь тон вкрадчивый, доверительный, словно перед ним не жена, а капризный ребёнок.
У меня целый шкаф нарядов, и это больная тема: из всех платьев по-прежнему хорошо сидят лишь бордовое и синее — те, которые изначально покупались на размер больше.
Но это не значит — это, чёрт побери, не значит! — что я не могу пойти в магазин и выбрать себе одежду.
И всё же я не иду…
Год или около того кормлю себя и Олега сказками о том, что обязательно похудею — к новогодним праздникам, к летнему отпуску, к сентябрьской поездке на море, к февральской — точно. С понедельника сяду на диету. Ну может, со вторника или со среды. Запишусь на фитнес, перейду на правильное питание. А если так, если это рыхлое, тяжёлое тело — не моё, не настоящее, временное, то зачем менять гардероб? Тратить деньги, а главное — нервы. Ходить с Олегом по магазинам…
«Ты смотришь себе платья на моделей… »
«Собираешься мерять это бесформенное уродство? С ума сошла?»
«Конечно, облегающая одежда красивее просторной».
«Оно обтянет твой живот!»
«В этой широкой кофте ты похожа на беременную».
— Я недавно смотрел наши старые фотографии, — говорит Олег, пока я наливаю себе стакан воды.
Привкус шоколада во рту омерзителен, скребёт горло — куда исчезла волшебная, нежная сладость? Секунда удовольствия — и часы расплаты. Оно того стоило?
— Ты так хорошо выглядела до родов.
«А сейчас — нет», — повисает между нами невысказанное.
Мне казалось: со временем боль притупляется, нарастает броня, душа черствеет и то, что раньше било наотмашь, на сотый, тысячный раз не более, чем укол шпильки. Так почему слышать одно и то же по-прежнему столь мучительно?
Это мелочь, мелочь. Ерунда, не стоящая внимания, но...
Стакан в руке трясётся, и вода плескается внутри стеклянных стенок. Я зажмуриваюсь. Это всё, что я могу сделать: кричать не выход, бить тарелки — усыпать осколками кухню, а объяснять простые вещи я пробовала и не раз. Что я скажу? Мне больно? Твои слова ранят? Я поняла намёк, а теперь, пожалуйста, уходи, не продолжай, не надо, любому терпению есть предел?
Губы дрожат. Рот кривится.
— Уйди, — выдавливаю я, цепляясь свободной рукой за край каменной мойки. — Уйди, прошу.
— Опять ты меня прогоняешь. Думаешь, это не обидно?
Я смеюсь. Всхлипываю.
— Уйди! Хватит меня мучить!
— Что я такого сказал?
Я плачу. Плачу из-за мелочи. Никто меня не поймёт.
«Просто не обращай внимания», — скажет мама.
«Это всего лишь слова», — начнёт убеждать Олег.
Но если не обращать внимания просто, а оскорбления и упрёки — пустое сотрясание воздуха, то как из весёлой, уверенной в себе девушки я превратилась в эту жалкую истеричку?
Можно непонимающе покрутить пальцем у виска. Отмахнуться заезженной фразой о том, что всякие бездельницы «бесятся с жиру», упрекнуть отсутствием настоящих проблем, даже вспомнить голодающих детей Африки — это так удобно. Но есть и другие крылатые выражения, в которых не меньше народной мудрости. Например, вода точит камни.
И она точит!
Как недовольство мужа — мою уверенность в себе.
— Если я тебе не нравлюсь, разводись. Найди себе худую.
— Ты ведёшь себя неадекватно, — Олег скрещивает руки на груди, загораживая дверь, и я понимаю, что из кухни не выйду. И сам он не оставит меня в покое. Будет говорить, говорить, пока не доведёт до изнеможения, до состояния вареного овоща.
— Я хочу как лучше. Неужели не понимаешь? Я тебя люблю и хочу как лучше.
— Хватит. Прошу, умоляю, давай прекратим.
Но мои просьбы разбиваются о стену непрошибаемой уверенности в собственной правоте.
Какой у меня выбор? Слушать или закрыть уши руками, мысленно читая Есенина. Не бросаться же на Олега, вырываясь из кухни с боем? Я в ловушке. В ловушке. И прекрасно знаю, что будет дальше. Сценарий один и тот же, словно фрагмент кинофильма, поставленный на бесконечный повтор.
— Ты же себе даже платья нормального не найдёшь.
Дались ему эти платья!
— Найду! В магазинах полно платьев 46-го размера!
— И что это будет за платье? — кривится Олег. — Страшнючий балахон? Ты же девушка. Все девушки хотят выглядеть хорошо.
— Я выгляжу хорошо.
Олег ухмыляется. Я представляю, как бью его по лицу, а потом сползаю на пол. Обессиленная, разбитая, прижимаюсь к дверце кухонного шкафчика, закрываю глаза и начинаю читать: «Друг мой, я очень и очень болен… »
Глава 4
— Подкинуть вас? — раздаётся со стороны подъезда, и сначала я решаю, что обращаются не ко мне, а потом вижу играющего ключами мужчину: он смотрит прямо на меня.
— Что, простите?
Смысл вопроса ускользает: сознание угнетено таблетками, и я не уверена, что через пять минут не отключусь, рухнув где-нибудь на полпути.
— Вы куда-то собираетесь. Может, подбросить?
Ноги разъезжаются на тротуарной плитке, хотя та и посыпана песком. Снежная крупа летит в лицо — колючая, мокрая. Погода к прогулкам не располагает, но даже под действием фенибута я не готова сесть в машину к незнакомцу.
Чёрный джип, рядом с которым я стою, моргает фарами: мою растерянность, похоже, принимают за согласие. Мужчина, хозяин авто, улыбается, спускается с крыльца, и его взгляд, слишком заинтересованный, наполняет меня нелогичным ужасом. Неужели я правда полагаю, что меня затолкают в машину силой?
Наверное, моё поведение выглядит странным: я отшатываюсь от возможного похитителя, сходя с безопасного, посыпанного песком пятачка дороги. Под ногами оказывается чистый лёд. Падая, я успеваю подумать, что сапоги на шпильке зимой — выбор клинической идиотки. Тем более, если она, как я, не умеет ходить на каблуках.