Плохая мать

Жнец Анна

— Ты… — выдавливаю сквозь сжатые зубы.

И меня обнимают со спины. Руки Олега обвивают сильно и нежно.

— Извини, — шепчет супруг. — Просто зелёное платье очень нарядное и тебе идёт. А красный цвет мне никогда не нравился. Давай не будем ссориться, — он наклоняется и целует меня за ухом. — У меня для тебя подарок. Не первый попавшийся. Я специально искал, чем тебя порадовать.

Словно ведро воды выплёскивается на костёр.

Подарок?

Мы давно не делаем друг другу сюрпризов…

Я смотрю, как Олег роется в прикроватной тумбочке, и медленно

расслабляюсь. Воображаемые тиски разжимаются, но только до определённого предела: я напряжена всегда, каждую минуту своей жизни, в той или иной степени. Как человек, годами закованный в кандалы и уже не помнящий, каково жить без них. Но сегодня пинков можно не опасаться. Угадайте, за что я люблю праздники?

Олег возвращается с подарочным пакетом в руках — на картинке плюшевый медведь с сердцем. Внутри картонная коробка с мою ладонь.

Я чувствую приятное волнение и немного — стыд: ответить нечем, я даже не думала ничего дарить — эта традиция умерла на втором году брака.

Олег светится, словно действительно счастлив меня порадовать, и я думаю, что, возможно, заблуждалась на его счёт. Что не такой он плохой. Что наши ссоры — результат недопонимания, и если постараться, найти правильную линию поведения…

В коробке обычная белая кружка, но надпись на ней трогает до слёз.

В груди разливается тепло. Я, как ребёнок, прыгаю до потолка, скачу по комнате, улыбаюсь, обвиваю шею мужа руками, целую его в щёки, в губы.

Он всё-таки меня любит. Любит! Не может не любить человек, способный так тонко чувствовать.

Ни цветы, ни золотые украшения, ни пылкие признания не привели бы меня в такой восторг, как эти два слова, написанные на кружке. В них — понимание, обещание лучшего, принятие меня и моих увлечений. 

Я вспоминаю день нашего знакомства, первый безмятежный год встреч, чувство безграничного, переполняющего счастья.

Отматываю назад девять лет семейной жизни — девять безрадостных лет. Представляю их в виде серой кассетной плёнки. И мысленно переношусь в самое начало. В нашу первую осень. Золотую, почти без дождей. Воспоминания похоронены под тоннами грязи, но всё ещё чистые и сверкающие. Ничто не способно их запятнать. 

Мы идём среди берёз — другие Олег и Наташа, не имеющие отношения к нам теперешним. Двигаемся как единый организм. Медленно, потому что Олег обнимает меня сзади. Его скрещенные руки — на моём животе. Затылком я касаюсь его плеча. Солнце слепит. Под ногами шуршат опавшие листья. Их вокруг стволов целые сугробы. Пахнет свежестью, приближающейся зимой. Мы идём. Просто идём, но каждая секунда ощущается остро, полно, и я точно знаю: этот момент врежется в память. Никогда я не чувствовала себя живой настолько — настолько наслаждающейся убегающими мгновениями.

Между страницами «Великого Гэтсби» до сих пор хранится засохший берёзовый лист. 

Я провожу пальцем по кружке. Хочется верить, что эти люди — эти Олег и Наташа — ещё живут где-то в нас.

И тихо читаю надпись: «Моей писательнице».

Глава 8

В ресторан я еду в приподнятом настроении, радостная, но по привычке встревоженная, не до конца доверяющая благодушию мужа. 

Вишневские уже сидят за столиком в укромной части зала, отделённой от танцпола сквозной деревянной перегородкой. И конечно, я сразу обращаю внимание на Дашу. С такой фигурой она может позволить себе не только облегающее платье, но и пайетки, сверкающие в динамичном клубном свете и визуально добавляющие несколько килограммов. Это не значит, что она красива: волосы перепаленные, лицо лошадиное. Я специально ищу в ней недостатки, хотя и презираю себя за это, — никогда не оценивала чужую внешность. Никогда, но…

Вишневскую мне регулярно ставят в пример. Не женщина — кладезь всевозможных достоинств: работает, занимается спортом, таскает сына по секциям и кружкам, готовит изумительные пироги, которыми угощает голодных коллег в радиусе трёх кабинетов. Её ребёнку четыре, он декламирует стихи и собирается выиграть школьную олимпиаду по математике. А в будущем наверняка решит уравнение Навье-Стокса.

«Потому что она с ним занимается! Занимается, понимаешь?»

Я иду к столику, убеждая себя, что быть худой, как вешалка, некрасиво. И прекрасно осознаю причину моей неприязни. Даша — хороший человек, но её длинные ноги, тонкая талия, плоский живот бесят до дрожи в пальцах. 

Даша стройная, Даша хозяйственная, Даша всё успевает. Диме с Дашей повезло.

«А что я такого сказал? Ты надумала».

С Дашей мы могли бы подружиться, если бы между нами не стояла стеной её слепящая идеальность. Сверкающий над головой золотой нимб.

Но я — женщина, у которой в квартире бардак. Мать, забывающая делать с сыном уроки. Хозяйка, чьи пироги не поднимаются, а молочный суп убегает, заливая плиту. Дурочка, ночами сидящая за никому не нужными «рассказиками».

Что ж… в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии я не обещала быть примером для подражания.

Но сегодня я стараюсь не думать о том, что нас с Дашей сравнивают, что утягивающие колготки — исключительно мой удел. 

Из колонок сладкоголосый мужчина на английском поёт о любви, и мне хочется прикрыть веки, отдаться музыке и танцевать, танцевать, танцевать... 

Забыть обо всём.

— Что будем пить? — спрашивает Даша. — Хватит на троих двух бутылок вина? 

Склоняемся над меню. Мужчины заказывают себе виски — сорок долларов за бутылку. Для нас, меркантильных женщин, это дорого: мы привыкли экономить.

— Шампанское дешевле. Или можно вино, — тычет пальцем в цену Вишневская.

Внутренняя установка не позволяет шиковать. Тем более одной бутылкой мужчины не ограничатся — хотя бы кто-то на этом празднике жизни обязан оставаться благоразумным.

— Всем привет!

К нам присоединяется Саша Литвин. Без жены.

Мы с Дашей удивлённо переглядываемся. Оборачиваемся — ищем Марину глазами среди танцующих. Может, отстала? Задержалась в гардеробе? Зашла в уборную?

— А где жена? — спрашивает Олег.