Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
— What a wild imagination you have! (Ну и буйное же у тебя воображение!) — не скрывает иронии, выдерживает эффектную паузу, а потом заговорщически подмигивает: — My grandson is very lucky. (Моему внуку очень повезло.)
Краснею, бледнею, зеленею, отчаянно стараюсь слиться с креслом, но тщетно.
— This hotel has an excellent reputation. Do you believe somebody would risk and ruin it by adding anything dangerous into the dish? (У этого отеля отличная репутация. Считаешь, кто-то рискнет и разрушит ее, добавляя что-либо опасное в
Моментально вспыхивает тревожный сигнал.
— What was that? (Что это было?) — забываю дышать. — What do you mean by “dangerous”? (Что вы имеете в виду под «опасное»?)
— Nothing really dangerous. Ordinary pills. (Ничего по-настоящему опасного. Обычные таблетки,) — равнодушно пожимает плечами. — I suppose you are not pregnant but even in this case you have nothing to worry about. (Полагаю, ты не беременна, но даже в таком случае не стоит волноваться.)
Хочется верить, на моем лице не отражается подозрительных эмоций.
Хочется, однако не получается
— And how… (И как…)
— Let’s talk about something interesting, (Давай поговорим о чем-то интересном,) — резко меняет тему Валленберг.
В конце концов, опоить человека неведомой хренью ужасно скучно, абсолютно не вдохновляет на долгие обсуждения.
— It is already very interesting, (Уже очень интересно,) — безрезультатно стараюсь проглотить ком в горле и совладать с подступающей истерикой.
— But not as interesting as an invitation to a mysterious island or playing a baroness character, (Но не настолько интересно, как приглашение на таинственный остров или игра в баронессу,) — следует мастерский удар под дых.
— I don’t understand, (Не понимаю,) — единственное, что удается вымолвить вслух.
Действительно понятия не имею, откуда ему все известно.
— You are sharp enough to understand, (Ты достаточно сообразительна, чтобы понять,) — он мягко улыбается и окончательно добивает жертву: — Miss Podolskaya. (Мисс Подольская.)
Сердце дает перебой, кожа покрывается инеем, а желудок исполняет серию смертельно опасных акробатических трюков.
— You’ve made a mistake, (Вы ошиблись,) — намерена отпираться до финального свистка, сухо поправляю: — Badovskaya. (Бадовская.)
Мои пальцы невольно сжимаются в кулак.
— Let it be if you are used to this lie so much, (Пусть так, если ты столь сильно прикипела к подобной лжи,) — снисходительно соглашается миллиардер и прибавляет: — I don’t care about names. I pay attention to people who wears them. (Я не придаю значения именам. Я обращаю внимание на людей, которые их носят.)
— Should I relax after such a confession? (Надо расслабиться после такого признания?) — нервно усмехаюсь.
— Morton asked about your parents, (Мортон
Спонтанно взрываюсь очередной догадкой:
— How do you… you’ve told him! (Откуда вы… вы сказали ему!)
— No, (Нет,) — твердо произносит Валленберг.
— It is difficult to trust a person who ties your hands, (Трудно доверять человеку, который связывает твои руки,) — отвечаю с горечью.
— I have no reason to lie. (У меня нет причины лгать.)
Лед в голубых глазах тает, позволяет заглянуть под непроницаемую маску.
— I like you and I am honest with you. (Ты мне нравишься, и я честен с тобой.)
А в следующий миг напротив опять сидит холодный и отстраненный наблюдатель. Ни намека на несанкционированное проявление эмоций.
— Remember about it, (Помни об этом,) — говорит он. — I am not going to repeat. (Я не собираюсь повторять.)
Прекрасно сознаю, глупо и самонадеянно принимать на веру подобные заявления. Куда разумнее ожидать предательский нож в спину, не вестись на приемы искушенного манипулятора и оценивать положение трезво.
Тем не менее, тонкий расчет никогда не был моей сильной стороной.
— He asked me about Polish cradle songs and I failed, (Он спросил о польских колыбельных, и я провалила проверку,) — отчаянно пытаюсь не дать волю слезам.
Жутко представлять, как лорд выясняет правду и решает добраться до моей настоящей семьи. Он же ни перед чем не остановится, чтобы воздействовать на самого ненавистного противника. Только бы задеть и получить ответную реакцию.
А хуже всего другой вопрос, то, о чем не решаюсь подумать.
«Рискнет ли фон Вейганд личной выгодой ради моих близких?» — шепчет внутренний голос.
Наверное, лучше не нарываться на ответ.
— Calm down, (Успокойся,) — раздается настоятельный совет. — Morton suspects something but he doesn’t know where to look for. Keep your eyes open, don’t ease the task. (Мортон подозревает что-то, но не знает, где искать. Будь начеку, не облегчай задачу.)
Валленберг подается вперед, горячие ладони накрывают мои дрожащие руки, успокаивают и защищают, унимают парализующий трепет переживаний. Возвращают на границу прошлого и настоящего, сливают воедино параллельные миры:
— This secret will not go out of our family. (Этот секрет не выйдет за пределы нашей семьи.)
Доверять бывшему нацисту, который держит во власти миллиардную империю, — безумие.
Доверять человеку, который открыто заявляет, что убил родителей собственного внука, — еще большее безумие.
Вообще, доверять людям — полный идиотизм.
Но иногда выхода элементарно не остается, необходимо принимать правила игры, ибо час, когда ты мог уйти в пас, давно миновал. Приходится пересмотреть приоритеты и понять, что порой союзников не выбирают. Хотя всегда разрешено поартачиться для вида.