Плохо быть богатой
Шрифт:
Мальчишка просто находка. Глаз невозможно отвести. Перед такой вот грубоватой красотой, свойственной детям улицы, Антонио капитулировал сразу же. Именно такие типы ему и нравятся. Черт, да он просто сама мечта!
Такой стоит не одной сотенной, вдруг растерянно подумал он. Двух. Или трех?
– А если я предложу вам триста долларов?.. – выдавил он.
Мальчишка, казалось, не понял.
– Чего-о? – протянул он.
Антонио судорожно глотнул воздух.
– Я дам вам триста долларов, если вы пойдете со мной – всего на полчаса.
Парень расплылся в ухмылке.
– Хочешь сказать что заплатишь, если я тебя трахну?
Едва
– Это недалеко, пару кварталов отсюда. Парень пожал плечами.
– Пойдет. А почему бы и нет? – Голос его внезапно сделался жестким. – Но сначала мне надо закончить с делами. Значит, появлюсь в десять.
– Прекрасно. – Антонио был так взволнован, что едва мог говорить. Голова шла кругом. В десять пятнадцать у него примерка – что ж, придется попросить секретаршу, чтобы заняла чем-нибудь эту старую колоду, пока он закончит с мальчишкой. В офис он проведет его через черный вход и так же отправит обратно. Этот путь ему хорошо знаком, приходилось им пользоваться.
– Значит, в десять, – мечтательно проговорил он. Одна мысль о предстоящем сводила с ума.
Обратно, на 7-ю авеню, 550, он буквально летел и всю дорогу, пока шел к лифту, шагал по просторной роскошной приемной в стиле Наполеона III и открывал дверь своего кабинета, радостно мурлыкал под нос какую-то мелодию.
Под дверью, подобно грозному сфинксу, восседала за своим столом его секретарша Лиз Шрек.
Вот уж кого никак нельзя было назвать украшением приемной, так это его секретаршу. Плотная, полная женщина, совершенно невыразительная, она каждое утро тащилась в городском транспорте на службу из отдаленных кварталов Куинса, зажав в одной руке сумку из крокодиловой кожи, а в другой – прозрачный пластиковый пакет с маргаритками. Словно для компенсации малого роста ее огненно-рыжие волосы были собраны на макушке в подобие башни, уносящейся ввысь. В общем, секретарша напоминала Антонио какую-то жуткую смесь хищницы-пираньи и красноперки.
Лиз уже перевалило за шестьдесят, и в своих кругах она слыла одной из самых знающих и опытных секретарш в городе. К тому же за ней тянулась легенда об абсолютной неподкупности.
– Доброе утро, отрада глаз моих, – промурлыкал Антонио, изобразив самую ослепительно-белозубую улыбку из своего арсенала, проходя мимо секретарши в кабинет.
– Не понимаю, чего в нем доброго? – проскрежетала Лиз, закуривая уже десятую за сегодняшний день сигарету. – Утро перегружено работой, а второй половины дня вроде как и вовсе нет, из-за прощания с Рубио. Чего уж тут доброго. – Она покосилась на Антонио сквозь клубы сизого дыма.
Он на секунду задержался у двери:
– Кстати, назначенная на десять пятнадцать…
– Дорис Баклин, я помню, да-да.
– Поскольку время примерки уже поздно менять, а я… у меня есть важное дело… Попросите ее подождать в приемной, пока я не приглашу ее войти. До этого момента прошу меня не беспокоить.
Он вспомнил мальчишку: сплошные мускулы и прочие прелести. Через полтора часа он проведет его по черной лестнице к себе в кабинет через запасной вход. Потом они немножко поразвлекаются, а старая коряга ни о чем не догадается. Антонио едва сдерживал волнение, чтобы не выдать себя.
Лиз впилась в него подозрительным взглядом.
– Есть еще просьбы? – спросила она ядовито.
– Пока все.
– И этого достаточно, – зло полыхнула секретарша. – У вас стальные нервы, знаете. Конечно, клиенты-то осаждают меня, а не вас. Как будто это я срываю расписание… – Она раздраженно фыркнула. – Одного не могу понять: зачем назначать встречу, если не можете сдержать слова?
Антонио вздохнул, перешагнул порог кабинета и прикрыл за собой дверь. Порой он спрашивал себя, что заставляет его терпеть присутствие Лиз? Брюзжит, как муха в осень.
Дай ей волю, она бы всех кастрировала, и охнуть не успеешь.
3
Эдвина летела домой как на крыльях.
Сан-Ремо, расположенный на Сентрал-Парк-Уэст, 145, без сомнения, являлся архитектурной жемчужиной Нью-Йорка: семнадцать этажей величественной довоенной постройки как бы раскалывались на две каменные башни цвета сливочного масла, каждая из которых взмывала ввысь еще на одиннадцать этажей. Фасад здания, обращенный на Центральный парк, поражал богатством и роскошью каменного декора в стиле рококо и множеством галерей.
Украшенные портиками шпили башен, казалось, царапают пухово-белые облака, стремительно проносившиеся по бледному зимнему небу. Да и внутреннее решение здания, предусматривавшее роскошные холлы, высокие потолки и широкие коридоры, свидетельствовало о более благодатных временах, ушедших в вечность.
– Доброе утро, мисс Робинсон, – поприветствовал Эдвину седовласый швейцар, кинувшись навстречу, чтобы открыть дверцу „мерседеса". На нем была серая униформа, на ногах – светло-серые высокие сапоги. Увидев Эдвину, он коснулся рукой козырька форменной черной фуражки.
– Привет, Рэнди, – отозвалась Эдвина чарующе-туманным голосом, выпорхнув из автомобиля. Она улыбнулась ему одной из тех улыбок, что способны озарить самый сумрачный день, особенно в комплекте с чаевыми, которые она незаметно сунула ему в руку. Какое сердце устоит против этого? – Не поможете Уинстону внести багаж? Там два моих чемодана.
– Сию минуту отправлю его наверх. – Рука Рэнди снова услужливо взметнулась к козырьку.
Эдвина вошла в лифт. С нетерпением коснулась кончиком языка ярких губ, чувствуя, как ее охватывает дрожь нетерпения, пока лифт преодолевал этажи южной башни, остановившись наконец на двадцатом этаже. Наконец-то она дома! Здесь – центр ее Вселенной, уютный и роскошный очаг, готовый согреть своим теплом, ее убежище, спасение от давки и сутолоки жестокого города, ее уютное волшебное святилище, сокрытое высоко в небе.
Едва Эдвина открыла дверь, готовясь переступить через порог, как на нее обрушился, оглушив, гром и грохот льющейся откуда-то музыки в стиле рок: казалось, это бьется само каменное сердце здания. Быстро захлопнув за собой дверь, Эдвина огляделась, нахмурившись. Грохочущие звуки, обрушившиеся на нее откуда-то сверху, странные слова песни, сопровождавшие этот грохот („смерть разуму… мертвая голова… пустые мозги…") плохо вписывались в элегантность ее прихожей с полом из черно-белого мрамора, обитыми винно-алым шелком стенами, огромной картиной в овальной раме, изображающей цветы и висевшей над столиком работы Уильяма Кента, на котором возвышались огромные канделябры, а также расставленными повсюду вазами с цветками красной и белой тропической антюреумы, белой фрезии и длинными стеблями белых орхидей, изящно запрятанных среди веерообразных лучей пальмовых листьев.