Площадь павших борцов
Шрифт:
– Отдельные? Мы растянем свою армию, как презерватив.
– Она, - отвечал Паулюс, - и без того растянута...
Он запросил тыловые службы (вроде наших военкоматов) в Касселе, Ганновере, Вене и Висбадене, откуда шел активный набор для 6-й армии, чтобы выкачали все резервы для пополнения его армии. Но из городов призыва отвечали, что способны прислать только тех солдат, что завалялись в местных госпиталях. Паулюс, обозленный, созвонился со ставкой фюрера под Винницей, разговаривал с Мюллером-Голлебрандтом, начальником организационного отдела (по-нашему - это был бы отдел кадров), которому и кричал:
– У меня в батальонах осталось по сорок человек.
– Мы выгребли все резервы, - отвечали из "Вервольфа".
–
– Не раньше, чем в январе сорок третьего года...
Паулюс в бешенстве так шмякнул трубкой зеленого телефона, что казалось, он хотел раздавить поганую штабную "лягушку".
– Вот так!
– сказал он, от волнения его лицо задергалось.
– Стало быть, я вынужден брать Сталинград измотанными дивизиями. Между тем, бои под Калачом уже доказали всем нам, что русские не желают уступать позиции без боя. А я, господа, и в этом никто из вас не сомневается, не имею такой дурной привычки, чтобы недооценивать сопротивление противника... Боюсь, что мой туго натянутый лук скоро переломится. У меня кончились сигареты, - без паузы продолжил он.
– Кто угостит меня?
Из-за плеча Паулюса протянулась рука Шмидта, который потряс пачкой очень дорогих "Ревенклу", а вслед за тем возле лица Паулюса, искаженного нервным тиком, выпрыгнул шустрый "чертик" из зажигалки того же Шмидта
– Я понял ваш намек, - пробурчал Шмидт.
– Вы хотели сказать, что это я имею свойство недооценивать противника. Но я практик и, когда вижу длинный хлебный батон, я не задумываюсь, с какого конца его пожирать; я беру нож и разрезаю батон на несколько кусков.
– Благодарю, - отвечал Паулюс, прикуривая от зажигалки начальника своего штаба.
– Из вас дерьмовый тактик. Но, однако, в одном вы правы; Сталинград будем резать на куски, чтобы проглатывать его... кусками. Еще раз - благодарю!
– Что прикажете?
– вмешался услужливый Адам.
– Созвонитесь с генералом Итало Гарибольди, чтобы его "макаронники" не прозевали русских на левом фланге моей армии. Прошу меня хотя бы час-два не беспокоить - я сажусь писать приказ... Приказ о наступлении на Сталинград!
Он затворился в своем личном автобусе, пропитанном благоуханием цветочных одеколонов, продутом сквозняками спасительных ветрогонов, и ему не мешало пение пьяных солдат, вторично мобилизованных в армию. Они пели;
Труба играла нам отбой,
А я опять, опять с тобой,
Лили Марлен,
Лили Марлен...
Всего, что написано о последних днях августа, не пересказать, а посему я постараюсь быть краток. Приказ о наступлении Паулюса был зачитан в 6-й армии 19 августа - как раз в тот самый день, когда немцы добивали союзников в Дьеппе...
* * *
– Нюра, - позвал Еременко, - ты скоро закончишь?
Девушка в солдатской гимнастерке выстукивала на клавишах аппарата Бодо очередное сообщение для Москвы.
– Сейчас. А что?
– Работай скорее. Тут у меня новое сообщение - немцы группируют свои силы возле Вертячего... спеши, Нюра!
Наши войска, выдавливаемые из большой излучины Дона, отступали, и часто бывало даже так, что в ротах и батальонах людей становилось больше, нежели было раньше, - за счет тех, что отстали, что отбились от своих частей, а теперь просто "примазались", и это нечаянное пополнение даже радовало наших командиров. Только не думайте, что положение в 6-й армии Паулюса было лучше.
"В этой безотрадной степи мы все передохнем", - вот какие слова все чаще и чаще слышались от немецких солдат, и "я, - писал Вильгельм Адам, постоянно встречал отставших солдат, которые после тяжелых боев разыскивали свои части".
Вытесняя наши войска из большой излучины Дона, Паулюс был теперь озабочен, как форсировать Дон, чтобы выйти на ближайшие подступы к Сталинграду...
Андрей Иванович Еременко, если и не все знал, то о многом догадывался, а если он
– Не вижу иного выхода, - сказал он Хрущеву, - кроме одного. Главные усилия надо бросить против армии Паулюса, а с юга, где нажимает танковый Гот, ограничиться обороной, но очень жесткой, чтобы муха не пролетела...
(В капитальной монографии "Великая победа на Волге", которая увидела свет под редакцией К. К. Рокоссовского, сказано:
"Такое решение в целом могло отвечать только требованиям Ставки ВГК, но в сложившейся обстановке оно было невыполнимым, заранее обреченным на неудачу. И в этом заключается грубая ошибка, допущенная генерал-полковником А. И. Еременко".
Хоть убейте меня, а я никак не могу понять, в чем же суть этой ошибки Еременко? Или ему следовало лишь обороняться от Паулюса, а наступать на Гота? Или, может, равномерно разделить свои силы, и без того слабые? Критику в адрес генерала Еременко я понял так: на него нажали из Ставки, чтобы делал, как велят, вот он и делал. А тогда, простите, не Еременко допустил "грубую ошибку", а кое-кто из тех, что протирал штаны кабинетных кресел... Ладно. Поедем дальше!)
Сталин город своего имени вниманием не оставлял, хотя - ради сбережения своего "престола" - продолжал упрямо удерживать возле Москвы главные стратегические резервы, которые именно сейчас так были необходимы под Сталинградом. Верховный, не ко сну будь он помянут, постоянно слал и слал в Сталинград своих поверенных и доверенных представителей Ставки, ревизоров от всех родов войск, различных наркомов и их замов. В Сталинграде околачивался в роли соглядатая и доносчика Г. М. Маленков, постоянно и беспробудно пьяный, так что на ногах не держался, ни зато окруженный могучим кольцом личной охраны. Вся эта "собачья свора" (по выражению Н. С. Хрущева) пользы для фронта на грош не принесла, но хлопот всем доставила выше макушки. В довершение всего сталинские визитеры так загадили туалет на командном пункте, размещенном в штольне, что стало не продыхнуть.
– Вот варяги проклятые!
– матерился Никита Сергеевич, слов не выбиравший, - Понаехали тут, все обос...ли и смотались ордена получать, а нам с Еременко... хоть нос зажимай. Тоже мне начальнички - в дырку попасть не могут! И этот Маленков еще тут... наблевал всюду, зараза худая.
Никита Сергеевич вовремя предупредил командующего, чтобы он лишнего при Маленкове не сболтнул, но Андрей Иванович побаивался своего заместителя Филиппа Ивановича Голикова, который уже сдал Воронеж немцам, а ранее, еще в довоенные годы, будучи начальником разведки Генштаба, каждый день врал Сталину, что войны не будет, чем и угодил вождю. Теперь он, отроду пугливый, боялся разворота событий, угрожающих покончить не только со Сталинградом, но и с его житухой, столь приятной для бывшего сталинского фаворита. Вот Гордов, второй заместитель Еременко, тот смирил гордыню и, куда бы его ни послали, ничего не боялся, ехал и командовал, воюя, как умел (и воевал на фронте, пока его не ранили). Но зато Филиппа Ивановича на фронт было и калачом не заманить. Уж столько он пил с Маленковым, чтобы угодить тому, но тот - рожа пьяная!
– так и уехал в Москву, не догадавшись взять с собой Филиппа Ивановича... Трусливый человек, Голиков проводил дни в доме отдыха "Горная Поляна", присматривал за переправами, а если кто драпал, он выезжал наблюдать за тем, как они драпают. Один наш генерал после отступления, вспомнив о сталинском приказе No 227, застрелился, а предсмертную записку закончил словами: "Остаюсь верен делу Ленина!" Филипп Иванович завел дело: