Площадь павших борцов
Шрифт:
* * *
Черчилль понимал, что Окинлек не пригоден для борьбы с Роммелем, как раньше был не пригоден и Уэйвелл, но трудно найти нового герцога Веллингтона. 4 августа, подлетая к Каиру, он сказал Бруку, что на Роммеля нужна длинная веревка:
– Если не удалось убить этого бандита, так можно прогнать Окинлека, заменим его... хотя бы этим чудаком "Монти"!
Во время остановки в Каире Черчилль призвал Окинлека к наступлению на Роммеля, но Окинлек воспротивился:
– Раньше сентября ничего не получится. Солдаты еще не акклиматизировались в условиях пустыни. А за Роммеля не стоит волноваться:
Черчилль просил его навязывать немцам постоянные стычки - не ради побед, а чтобы заставить Роммеля тратить остатки горючего, надо регулярно бомбить позиции у Эль-Аламейна.
– Все позиции мы уже разбомбили. Что еще бомбить?
– Так бомбите... землю, - указывал Черчилль.
Черчилль убедился, что в Африке нужен человек, способный поставить капкан на "лисицу пустыни", и все больше склонялся к мысли, что для сокрушения армии Роммеля необходим Монтгомери ("Монти"), который таскал в бумажнике портрет Роммеля, считая его талантливым полководцем.
– Под дудку нашего "Монти", - говорил Черчилль, - Роммель станет плясать до тех пор, пока мясо не отвалится от костей.
Черчилль пробыл в Каире до 10 августа; от Нила самолет премьера развернулся на Палестину; после отдыха в Тегеране летели над Каспием, внизу тянулись унылые калмыцкие степи. "В самолете теперь находились два русских офицера, - писал Черчилль, - и Советское правительство взяло на себя ответственность за наш перелет". Пилоты забирали вправо от Волги, дабы не нарваться на германские истребители. Во время полета Черчилль (говоря его же словами) "размышлял о своей миссии в это угрюмое и зловещее большевистское государство, которое я когда-то настойчиво стремился удушить при его зарождении...". Генерал Уэйвелл обратил внимание, что слева по курсу остается Сталинград, где грохочет небывалая битва. Но премьера, кажется, более тревожил Кавказ, за горами которого вермахт мог открыть ворота не только в нефтеносный Иран, но даже... даже в Индию! Уэйвелл проявил поэтический дар, сложив песню, в которой рефреном звучали слова: "Второго фронта не будет", и генералы исполнили ее хором. Подлетая к Москве, Черчилль выразил желание перекусить:
– Еще неизвестно, чем накормит нас добрый "дядюшка Джо"!
Вот и Москва! Отгремели гимны трех союзных стран, почетный караул вскинул винтовки, оружием салютуя высокому гостю. Черчилль - факт известный!
– чересчур пристально всматривался в лица наших солдат, застывших в шеренгах, казалось, он сомневался - смогут ли эти ребята в касках выстоять перед страшным напором железного вермахта? Растопырив пальцы, Черчилль изображал букву V (виктория), но русские хотели бы разгадать в этом жесте иной смысл - цифру 2 (второй фронт).
В машине Молотова, встречавшего Черчилля, высокий гость обнаружил, что ее боковые стекла имели толщину не менее двух дюймов. "Это превосходит все известные мне рекорды", - большевистские заправилы очень боялись покушений. Сама же Москва выглядела настороженной, даже мрачноватой, а в среде москвичей часто сравнивали героическую оборону Сталинграда с поспешной капитуляцией Тобрука. Молотов отвез гостя на правительственную дачу No 7 (в Кунцево), где "буфеты были заполнены всякими деликатесами и напитками,
– Я готов встретиться со Сталиным этим же вечером...
Не так-то легко было свалить "глыбу льда" к ногам союзника. Премьер сначала рассыпал похвалы в адрес Красной Армии, но "дядюшка Джо" не поддержал этой восторженной темы:
– Вы моих солдат не захваливайте! Они слишком много земли отдали врагам. Они только учатся воевать и со временем станут хорошими воинами... Пока же, - сказал Сталин, - наши дела на фронте идут плохо. Иногда я даже не понимаю, откуда Гитлер мог собрать столько войск и техники? Надо полагать, что он выкачал все, что мог, из Европы. Там, в Европе, он держит свои потрепанные дивизии неполного состава, а хорошие боевые дивизии полного комплекта направляет в Россию...
Далее Сталин сказал, что Красная Армия начала весну с наступательных операций, и это было оправдано - при условии, что союзники помогут ей высадкой во Франции, но союзники второго фронта не открыли, и наступление, не поддержанное с Запада, обернулось для Красной Армии трагическими осложнениями.
– Нам не удается остановить немцев, - признал Сталин...
Ссылаясь на нехватку десантных судов и прочность немецкой обороны в Ла-Манше, премьер сказал, что вопрос о высадке в Нормандии может быть разрешен только в 1943 году, и просил Гарримана подтвердить это. Американец ответил, что его мнение совпадает с мнением премьера.
Сталин, помрачнев, упрекнул союзников в нарушении прежних обещаний:
– У нас иначе смотрят на войну. Кто не боится рисковать, тот войны и не выиграет, - сказал он.
– Для того, чтобы обучить войска, их надо сунуть под огонь и как следует обстрелять. А до этого никто вам не скажет, чего они стоят...
Затем он спокойно заметил, что настаивать на высадке не будет... Черчилль, уязвленный этим пренебрежением, стал оправдывать свою политику подготовкой операции "Торч" ("Факел"):
– Высадившись в районах Касабланки и Бизерты мы получим великолепный плацдарм для нанесения бомбовых ударов по Италии. Параллельный нажим от Марокко и со стороны Египта сразу поставит армию Роммеля в безвыходное положение.
– Да, - ответил Сталин, - я читал ваше послание в котором вы писали, что прежде всего вам хочется разбить Роммеля... Я не отрицаю стратегических выгод от операции "Торч": это нанесет удар с тыла по Роммелю, с которым вы давно хотите расправиться, это отразится и на Италии с ее режимом Муссолини и даже... даже на Испании Франко...
"Очень немногие из живущих людей смогли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев", - отметил Черчилль, никаких симпатий к Сталину не питавший. К вопросу о бомбардировках городов в Германии Сталин тоже отнесся доброжелательно, считая, что они ударят по моральному состоянию немцев. Сталин всегда привык работать с картами, но Черчилль предпочел глобус, вращая который он доказывал преимущества операции "Торч" перед десантами во Франции. Наконец, он увлекся настолько, что специально для Сталина нарисовал ему страшного крокодила: