Плоский мир
Шрифт:
Почему же это простое заключение не посетило меня много раньше? Выходит, я и сам менялся на глазах.
Найдя в очередной раз на картину, я к своему удивлению почувствовал, что не могу дальше писать, пренебрегая людьми на улице, смотревшими на меня. Но это происходило не от того, что мне хотелось пойти на попятную и выполнить то, о чем они меня так умоляли, — нет! В том, как эти два человека выглядели в совокупности, я приметил очень странную, и оригинальную идею-позицию. Я подумал, что если соединить две наклонные стороны носа, смотревшие наружу, тогда получится весьма необычная
Я снова нашел на картину, подобрал кисть и принялся выводить нос в новом его выражении. Когда работа была закончена, я понял, что получилось очень неплохо, и решил объединить теперь полугубы. Разумеется, я снова должен был посмотреть в окно, дабы отразить их на холсте как можно достовернее, и тут произошло событие на некоторое время вызвавшее во мне смущение: профилей на тротуаре теперь стало три, к первым двум добавился еще один, женский. Не то, чтобы я не ожидал этого — наоборот, вполне логичное развитие событий, — и все же да, я усомнился в правильности своей находки и испытал настойчивый укол в самый центр живота.
Поборов в себе неуверенность, я принялся рассматривать полугубы первых двух, а вскоре, когда идолов снова стало четное количество, по какой-то причине почувствовал невыразимое облегчение…
В продолжении дня профили-идолы размножались, словно карты из колоды, перевернутые рубашками вверх, во власти умелых рук сдающего, а я сливал их на холсте.
В довершение ко всему я присоединил Великовскому вторую половину лица.
2006-й март, 19-й день. (Продолжение)
Вечер
Узнав, что мы навещали Григория и то, что наше пребывание у него в квартире закончилось грубой ссорой, Дарья закатила Вадиму скандал. Она кричала, что он не имеет никакого права вмешиваться в их жизнь, Григорий любит ее, поэтому и вернулся. Вадим назвал ее дурой: этот человек инсценировал свою гибель, потому что задолжал денег, обманул Дарью, растоптал, причинив ей невыносимые страдания, а теперь, видите ли, ему захотелось спокойной жизни: он расплатится, заберет Дарью, и они будут жить счастливо где-нибудь на солнечном берегу Средиземного моря. Чепуха! А люди, которым он должен? Ходят слухи, что это настоящая мафия!
— Неужели ты готова дать ему еще один шанс? Он играет с тобой и опять обманывает, — сказал Вадим. Они были на кухне, а я наблюдал за ними, стоя в коридоре. Вадим прошел туда, не раздеваясь и не сняв обуви; Дарья стояла перед ним. Заколка все еще валялась на полу, под ногами — ее до сих пор так никто и не поднял.
— С чего ты это взял?
— Да с того что если бы он говорил правду, то давно бы уже расплатился с этими людьми, и вы уехали бы. Зачем он тянет, да еще и попросил тебя на некоторое время остаться здесь?
— Иди к черту. Тебя попросили об одолжении, а остальное не твое дело. Раз не хочешь выполнять, я ухожу.
Она направилась в свою комнату. Больше всего
— Куда ты? — спросил я, перегородив ему дорогу.
— Оставь меня, я должен с ней поговорить.
— Зачем?
— Я сказал, оставь меня.
— Как угодно…
Он ушел, а я достал из шкафа вино, сел за стол и пока пил, слышал, как из соседней комнаты доносились их приглушенные голоса. Он убеждал ее остаться, говорил, что всегда готов ей помочь и прочую ерунду.
— Зачем тебе все это? — сказала Дарья, по всей видимости, не прекращая собирать вещи, ибо ее вопросу сопутствовал скрип открывающегося шкафа.
Ответ последовал не сразу. Я знал, что в Вадиме борется огромное количество внутренних сил. Он любил Дарью, и ему было наплевать на то, каким способом оставить ее возле себя, но в то же время он не мог сказать это напрямую, ибо его выбросили за борт. В конце концов, когда он почувствовал, что молчание затянулось, начал что-то лепетать, очень тихо, я уже не слышал, а минут через пять она появилась в прихожей и попросила меня закрыть за нею дверь.
Когда я вошел в комнату, он сидел на ее кровати, опустив голову, — точно как все люди, у которых украли любовь.
— Советую тебе отступить… — сказал я тихо, и все не сводил с него взгляда.
Он ничего не ответил, и даже поза его не изменилась. Мне не нравилось это молчание.
Первое, что я сделал по возвращении домой, открыл двери спальни и поднял заколку Татьяны, оброненную у самого порога. Затем прошел в студию — Таня была там, и я чувствовал запах жасмина…
___________________
Я знал, что застывшие профили за моим окном — это предзнаменование, которое представит все в ином свете, — а ровно этого я и добивался. Я пошел по наитию и, как мне казалось, отыскал в результате верное решение.
На следующий день они исчезли — кто-то убрал их с улицы подобно тому, как антиквар убирает в шкаф статуэтки. Я снова писал, но чувствовал, что внутри меня что-то изменилось: тело конвульсировало, а глаз заставлял выводить очень странные линии, рождавшие такую совокупность, какой я никогда раньше не видел. Я так увлекся, что не прерывался на отдых, меня даже не мучил голод. Только к семи часам вечера что-то остановило мою руку — думаю, это тоже было наитие; я отложил кисть и, найдя на кровать, мгновенно отключился, точно свет, источник которого спрятали за рампу.
2006-й апрель, 3-й день
Я очень хочу написать, что у Вадима все так же хорошо, как у меня, но не могу, — просто смелости не хватает. Больше двух недель не садился за дневник, — (иногда мне вообще хочется бросить его; я не понимаю, зачем все это пишу, но потом моя тетрадь со стертыми по краям буквами и превратившаяся от давления локтей в гармонику, снова уговаривает меня взять ручку), — в результате накопилось много всего любопытного.
Я подозревал, что Вадим так и не отступит, будет продолжать отыскивать способ оставить Дарью у себя, а теперь даже выясняется, что чем больше терпит он неудач, тем упрямее становится. Стоило ему хоть один раз забыть о гордости, и он очень быстро утратил ее целиком.