Плот или баи?дарка
Шрифт:
Шурик разбудил мать. Разбудил мать-ехидну.
– Вас разбудил Александр, – так и сказала татарка-психолог тридцати лет, у которой еще молоко на губах не обсохло, но был сухой и решительный взгляд, в котором читались правда и смелость эту правду высказать. Ужасная профессия.
Мария Карловна скорбно кивнула. Сейчас кивнула, в темноте, у себя в зале, разложив фотографии на столе, как просила Лейсян.
Четыре часа шел тренинг, четыре часа разбирали случай Марии Карловны. Косточка за косточкой. Нерв за нервом. Боже, как она была благодарна
– Вас разбудил Александр от глубокой комы, Маша, – на тренинге все переходили на ты несмотря на возраст, но для удобства. Маша не была против, хотя резало слух, ее с тридцати лет не называли Машей.
– Кома, когда не чувствуешь ничего, хотя можешь даже слышать и видеть, – говорила эта Лейсян. – Ваша семья – это не только четверо ребят, муж и вы, – а огромный симбиоз живых и уже умерших родственников, ваших друзей, коллег, соратников, даже животных, которым принадлежат схожие чувства, мысли и даже поступки. И здесь все связаны, как в той песне, одной цепью, только стальной или даже чугунной. – Вы обратились потому что… – Лейсян рукой призвала рассказать свою историю. Это было второе обращение к Марии Карловне, которая никак не могла сформулировать проблему, хотя у нее тоже был сухой и твердый характер и способность выражать правду.
– Мой мальчик стал чудить. Мой четвертый сын стал чудить, – все пыталась подойти к сути, но никак не решалась на людях сказать правду женщина.
Она б никогда и не рассказала, но ситуация зашла в такую стадию, в такой тупиковый тупик, что ей – врачу высшей категории – пришлось обращаться к психологу.
Вообще-то Мария Карловна всех психологов, гомеопатов и прочих, кто не владел скальпелем, считала шарлатанами и не верила в их штучки-заманухи про душу, эфирные тела, прошлые жизни, хотя на своем веку гинеколога узрела руку Божью, иногда-таки вмешивающуюся в человеческий процесс бытия. Случались и чудеса спасения, и престранные необъяснимые случаи. Может быть, именно этот опыт как раз и сподвиг ее раз в жизни поверить не в скальпель, а в лекаря душ.
Но все же она пыталась жить и мыслить материалистически, заболело ухо – антибиотики, заболел глаз – противоспалительное, порезалась рука – всегда есть капли, гипс, бинты. Но в этот раз сильно болело в месте, которое не потрогаешь, не уколешь, не прооперируешь: ныло все тело до последней мозговой косточки.
Теперь она понимала Васеньку, у которого болело так, что он запил, и не пиво, а залил горящую рану спиртом и сразу сделался чужим, неродным. Увидев злого, небритого оборванца, Мария Карловна тут же подтянула медсестру с капельницами. И Васю раз в месяц капали. Ловили и капали. А он все равно сбегал и пил с бомжами.
Мария Карловна не могла этого понять. Как прекрасный мальчик Вася с музыкальным образованием (к ним ведь специально музыкант ходил уроки давать), красивый, высокий, талантливый – и вдруг с бомжами? Капельницы чистили кровь Васи, на это денег не жалели, но скоро и капельницы перестали помогать, панические атаки прорывались. Мария Карловна пыталась подключать других докторов, ведь сама специализировалась на других вопросах. Но те разводили руками – только сильнейшие наркотики.
Вася кричал, будто его режут на куски. Забивался в угол и по два-три часа кричал. Мария Карловна вызвала специальную медсестру, сама-то она пропадала на работе, муж тоже не мог отвлечься. Да и кто бы смог каждый день по два часа сидеть в углу с сыном, у которого поехала крыша. А это заболевание… не было контузией, это было расстройство психики.
– Шизофрения, – просто сказала подруга –
Мария Карловна не могла поверить, но другого выхода не было. Вася заглушал страх умереть порезанным на кусочки, задушенным, расстрелянным… алкоголем. И тут стоял вопрос: или алкоголизм, или контролируемое сумасшествие. Выбрали тяжелые наркотики, которые сделали Васю «нормальным», но вялым и более не интересующимся ни музыкой, ни девушками, ничем. Он спал по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Мария Карловна даже успевала сходить на работу и сделать дела по дому, а Вася лишь периодически выходил из своей комнаты. Но Мария Карловна понимала, у мальчика болит не шея и не голова. А то, что она не понимала.
Тут болело другое… Но даже с этим семья как-то сжилась и даже походила на обычную, вполне счастливую и нормальную.
Гриня ушел в свою работу, семью и, похоже, стыдился встречаться с родительской, где беда сидела на беде и бедой понукала. Это было больно, но терпимо и даже объяснимо. У него уже росли свои два пацаненка. Марии Карловне было немного стыдно, что она как бабушка не помогает с внуками, но она зато, как могла, помогла с родами этих внуков, сделав все по высшему разряду: как принцессе, Ленке и устроили роды в воде, и вкололи эпидуралку, и подсадили круглосуточную медсестру. И вот няню оплатить Мария Карловна сколько раз предлагала снохе, но та все отказывалась, решив посвятить себя детям, отдавать им каждую минуту материнского тепла.
А Мария Карловна впахивала, как папа Карло, и не могла дарить свое материнское тепло, зато как только села в кресло врача-гинеколога, как только заслужила толику уважения от пациенток, сразу же взялась за платное сопровождение родов, которое приносило приличные деньги – в пять-десять раз больше, чем зарплата. Но зато Марию Карловну посреди ночи вызывали в разные уголки города, и она неслась, как скаковая лошадь, чтоб хватало и на куртки с джинсами, и на приставки к компу, и на мотики, и на каски, и на алкоголь. Из двухкомнатной они переехали сначала в трехкомнатную, потом в другой район с новыми домами, а потом и совсем разжились своим домом с шикарной кухней, где Мария Карловна обычно только успевала выпить черный чай с бергамотом и снова унестись в пренатальный центр – теперь так называлась частная клиника, где работала высшей категории врач Мария Карловна Земина, к которой стояла очередь на роды.
А уж какие дорогущие подарки ко дням рождения внуков передавала.
– Это ведь тоже любовь! – настаивала Мария Карловна на семинаре. – Я деньги на эти подарки, шмотки и всякую ерунду не с неба беру. Это мой труд, мои бессонные ночи. Мои потери, отказы от научной деятельности в пользу денег. Это есть внимание, в конце концов.
Лейсян с ухмылкой отрицательно мотала головой, и Мария Карловна замолкла.
– Вы говорите неправду. Это не внимание. Это откуп.
– Да, это откуп, – сказала вслух гинеколог высшей категории, только сидя у себя дома, в зале за столом, ночью без света. Психологине она не могла сказать правду, ее рот будто зашили нитками. И опять зарыдала, тихо и больно, в груди что-то упало. Это было сердце, которого женщина давно не ощущала. Сердце, которое хотело любить не клиенток с пациентками, коллег и любовников, а своих сыновей, которые выросли часом и превратились…
– В сплошные проблемы, – закончила Мария Карловна, опять принимаясь разглядывать фотографии в темноте. – Что там сказала эта девчонка? Каждый из сыновей меня учит…