Плот или баи?дарка

Хамуляк Евгения Ивановна

– Вы сильная женщина, если б вас учили ваши мужчины, вы б не поняли уроков. Мужья, любовники – от них легко избавиться сильной женщине, которая сама себя на машине отвезет, техосмотр пройдет, дрова наколет и очаг затопит, ужин приготовит, особенно в наше-то время микроволновок и наемного труда… Поэтому Бог, – Лейсян подняла палец вверх, – кем бы он ни был, решил сделать вас лучше через ваших детей, выбрав самое слабое звено.

– Шурика, – догадалась Мария.

– Каждый из сыновей вас учит и обязательно научит чему-то очень важному. Чем быстрее вы усвоите урок, тем меньше боли причините сыновьям.

Они – ваше тело и душа. Свои вы растеряли где-то.

Мария Карловна взяла фотографию мужа, но отставила в сторону, его физиономия вызывала болезненные ощущения, хотя они уже много лет не ссорились, а просто жили один возле другого. Спали в разных комнатах, но в остальном придерживались семейных уз. Расходиться не было смысла. Ради чего? Оба – взрослые люди, ставшие друг другу чужими, при этом одновременно оставшиеся близкими, на них обоих висели обязанности, кредиты, общие интересы, родня, четверо сыновей, у которых были проблемы.

Гриня. Еще раз к Грине. Григорию исполнилось двадцать пять. Или двадцать шесть? Мария Карловна вспоминала с трудом, но решила не уточнять: сейчас считать в уме было невозможно с растекшимися мозгами и соплями. Хороший мальчик, спокойный. Она отсидела с ним в декрете дольше всех – шесть месяцев, потом сбежала на работу. Его по большей части воспитала мать Марии Карловны, Антонина Львовна.

С мамой Мария не разговаривала последний год из-за кредита. Мама попросила взять два миллиона рублей для брата Марии Карловны, а она отказалась, потому что чувствовала себя дойной коровой для всей семьи, которая раз в месяц появлялась для просьб и нужд материального характера. Мать обиделась. Обиделась и Мария Карловна. С тех пор молчание.

Гриня по мальству иногда путал бабушку с мамой. Но научившись говорить, понимал эти два нехитрых слова и еще одно – «работа».

– Мама на работе, – слышал мальчик на любой призыв.

Он был отличником. Везде: в школе, техникуме, институте, на работе. О его успехах Мария Карловна узнавала на расстоянии – из телефонных звонков сыну, редких встреч, из рассказов других.

Одним словом, у нее не было сына. С таким же успехом ее сыном мог быть китайский студент в далеком Гонконге, и она бы также смело им гордилась. Первенец был настолько идеальным, что стал самостоятельным слишком быстро, и она потеряла его из виду почти сразу же после школы. Только редкие фотографии с выпускных, свадьбы, дней рождений связывали их на фотоснимках.

– Чему ты меня учишь? – спросила мать сына с фотографии.

– Придите домой, сядьте в тишине, возьмите фотографии ваших настоящих, нужных мужчин и спросите каждого: чему они вас учат?

Мария Карловна так и сделала.

Муж Николай на охоте, его не будет еще четыре дня, Гриня и Кузя уже давно не живут с семьей, Вася всегда сидит, закрывшись в своей комнате, где Шурик, мать не знала. Почти одна.

– Ты учишь меня, дорогой, уделять внимание тем, кого ты по-настоящему любишь. А любишь ты только тех, кто любит тебя. Я не любила тебя, Гринечка. Родить родила, а любить не любила. Вот и ты меня не любишь. Если сама не позвоню, и ты не позвонишь,– сама с собой беседовала врач высшей категории. – Нету у меня сыночка. Одинокая я.

Взгляд переметнулся с красивого сурового лица на другое, худощавое с ухмылкой.

– Если Гриня хоть на день рождения

звонит, с тебя Кузя и этого не допросишься. В четырнадцать лет как умер, – она заплакала, но почему-то через смех. – Грех так говорить. А ведь ты как умер. Ушел, и с концами. Поймать тебя, что ветер ловить. Где ты теперь, сыночек мой любимый? Такой веселый, такой ласковый, мог стишок один раз услышать и рассказать по памяти. Пропал без вести. Как отрезали.

Веселое лицо смотрело бесстрастно, будто говорило: ты на себя посмотри, мать, тобой вожжами и уздечкой только управлять можно. Неуправляемая, безбашенная, своевольная.

– Васенька, – сказала женщина и тяжело вздохнула. Красивый юноша, будто ангел, смотрел на мать с фотографии. Но видела Мария Карловна только пустые бутылки водки, капельницы и транквилизаторы. А ведь когда-то гитара, голос, талант, аплодисменты.

– Чему ты меня учишь, сынок? Не летать в облаках ты меня учишь. А я, как улетела в четырнадцать, так и больше на землю не возвращалась.

Она кивала всем троим.

– Вот и ты теперь вроде есть, а вроде тебя и нет, – она представила его сидящим на своей кровати, полностью погруженным в игры, где было место танкам, зомби, еще какой-то дребедени, но не реальной жизни. Жизни без нее. И без игр он уже не мог обойтись, а без матери мог, как оказалось.

Игры его успокаивали, как и наркотические пилюли, иначе эти войны, взрывы, убийства разворачивались у него в голове и нападали на него по два, иногда по три часа, не отпуская ни на секунду. Он кричал, кричал так, что разрывалось сердце. Ей звонили, когда он кричал, ее сердце тоже разрывалось, но не настолько, чтоб бросить работу и бежать спасать его от фашистов или зомби. Она нанимала специальных людей, чтоб те следили за ним. Так было и в детстве. Собственно, у всех детишек были няньки, но Мария старалась: выбирала нянек, как в армии, чтоб и с медицинской книжкой, и обязательно Есенина от зубов знали. А у Васи вообще нянькой племянница из деревни была, не чужой человек.

– Но вы платили ей деньги? – спросила Лейсян, сверкнув глазами.

– Естественно! – тоже сверкнув глазами, ответила Мария.

– И матери платили за то, что она с Григорием сидела и с другими помогала.

– Естественно, – словно попугай, но уже не так уверенно отвечала гинеколог.

– Вы сами-то хоть понимаете, что вы говорите? – со сверкающими глазами, при этом полными сострадания, как к больной, продолжала расспрос психологиня. – Вы платили деньги другим, своей матери, чтоб они любили и наслаждались вашими детьми, тогда зачем вам они были нужны? Зачем вам Шурик, Вася, Кузьма и Григорий, и ваш муж Николай? Зачем они вам здоровые и счастливые? Ведь они и так сейчас есть: нездоровые и несчастливые. Вы жили все эти года неплохо с этой мыслью. Что изменилось?

Марию Карловну как громом поразило, она сидела ошарашенная и оглушенная.

Ведь она сотни раз в своей практике задавала этот дурацкий вопрос непутевым мамашам:

– Зачем тебе ребенок, дура-мать? А все это время, словно кривое зеркало, сама являлась росомахой, рассовавшей детей по чужим норам за деньги.

А ответить на вопрос, зачем ей Шурик здоровый, Вася непьющий, Кузьма и Гриня рядом, муж счастливый – не могла.

Действительно, зачем?? Она нехорошо рассмеялась, сама понимая, что похожа на сумасшедшую, которую просят сложить два плюс два, а она не помнит ответа, будто его стерли из памяти.