Плоть
Шрифт:
Среди эластичных бинтов и пузырьков с таблетками я увидел кучу резиновых трубок и старинную опасную бритву с несколькими ремнями. Все было таким мятым, словно все эти трубки и ремни долго грызло какое-то животное. На полу я увидел весьма потрепанные весы.
— Давайте руку, протяните ее над раковиной.
Он завладел моей рукой, аккуратно промокнул раны марлей, промыл их и смазал йодом, приложил компресс и велел поднять руку и так немного подержать. Потом он приложил к сухой ране тампон и туго забинтовал, похлопал меня по плечу и сказал:
— Ну вот. — Лучезарно улыбаясь, он посмотрел мне в глаза. — Было больно?
— Нет, не очень.
Порез оказался не таким глубоким, каким он выглядел из-за сочившейся крови, и я был слегка разочарован, так же как, по-моему, и Макс. Кстати, я ведь так и не объяснил ему, ради чего вломился
— Между прочим, я хотел вам что-то сказать, но забыл, что именно.
— Гм, — хмыкнул Макс. То ли я не убедил его, то ли ему было абсолютно все равно.
Он все еще отходил от нагрузки. Мышцы бедер были напряжены, голени вздуты. Верхняя часть туловища не была и отдаленно столь же мускулистой, торс был плоским, почти вдавленным, тонкие струйки пота стекали за пояс шорт. Холм в паху был сплющен, трудно было что-то сказать о размере. Макс мог выглядеть угрожающим или уязвимым, в зависимости от того, под каким углом зрения вы его рассматривали. Я представил его верхом на Холли, воображая, как он едет на ней, или нет, все было как раз наоборот… Едет… Я вспомнил предлог своего посещения.
— Вспомнил, — сказал я, щелкнув пальцами здоровой руки. — Я хотел сказать вам о велосипедной гонке.
— Где?
— В кампусе. Я видел одного студента, который раздавал листовки. Это было вчера.
— А, это… «Сигма-Дельта».
— Думаю, что да. Кстати, откуда эти братства берут свои названия?
— Это первые буквы слов знаменитых греческих изречений. Таким образом, каждый клуб имеет собственное неповторимое лицо.
— Правда? — Я люблю собирать такие курьезы, а Макс был их настоящим кладезем. Мой запас удвоился с тех пор, как он приехал, и все сведения я черпал в таких вот случайных разговорах. — Значит… вы знаете о гонке?
— Ну да. Наверное, я видел ту же листовку, что и вы.
— Ну, вы точно ее выиграете. — В знак солидарности я поднял забинтованную руку.
— Возможно. Я слышал, что будет соревнование.
— Но вы хотите принять участие, верно?
— Думаю, что да. Холли хочет, чтобы я участвовал.
— Как у вас дела?
— У нас? Нормально. — Мышцы его непроизвольно напряглись, но ничто не дрогнуло в приапической области.
— Я вчера видел Мэриэн. — Фраза выскользнула у меня, как кусок мокрого мыла. Сжимаешь его рукой, а оно выскальзывает не в ту сторону.
— Ха. — Последовала короткая пауза. — Как она?
— Неважно. — Я представил себе Мэриэн, ее образ съежился, вот она склонилась над чашкой черного кофе, окончательно уменьшилась в размере и с тихим плеском упала в кофе. — Думаю, что ей недостает вас.
— Мне очень жаль это слышать. — Он бессильно развел руки. — Знаете, здесь нет ничего личного. У нас просто ничего не выходило в постели. Мы с ней говорили об этом. Мои вампирские вкусы. Это мои проблемы, а не ее.
Она не предавалась любви на кладбищах? Не хотела показываться с ним на людях? Но вслух я сказал:
— Понимаю.
Что бы я ни думал о его сексуальных предпочтениях, не стоило спрашивать о них его самого. Я бегло оглядел квартиру: узнаешь человека по его жилищу. Метонимия.
— Знаете, я ведь ни разу не видел вашу квартиру. Не возражаете, если я ее посмотрю?
— Пожалуйста. Но я хочу принять душ, а то эти шорты того и гляди сгниют на мне. Оставайтесь, сколько захотите. Осторожнее с ловушками и с трупом за диваном.
Он вернулся в ванную и закрыл дверь. Через мгновение до меня донесся шум льющейся воды. Все складывалось очень удобно. Шаги мои отдавались эхом, как в необжитом доме. Действительно, белые стены квартиры остались голыми. Непосредственно у входа в спальню висел плакат, написанный каллиграфическими восточными иероглифами. Я решил при случае спросить, что означает эта надпись. Спальня была приблизительно такой, какой я ее себе представлял: гигантский пружинный матрац на деревянной раме, плотно прижатой к стене моего кабинета. На спинку купленного в «Уол-Марте» стула брошена сорочка. Над простеньким сосновым шкафом висела застекленная миниатюра Магритта «Изнасилование», но изображено на ней было совсем не то, что вы могли бы подумать. На картине было изображено милое женское лицо на стройной шее, обрамленное золотистыми волосами. Но, приглядевшись, можно было понять, что глаза — это груди, нос — пупок, а рот напоминает треугольник лобка. Шея начиналась непосредственно под промежностью. Именно над этой картиной на моей стороне стены висел эстамп со сценой катания на санях. Я внимательно пригляделся к Магритту. С левой стороны картины, едва ли не у самого края, я заметил просверленное мною отверстие. Оно было почти незаметным, и вообще сомнительно, что его можно было увидеть, если смотреть на картину, а не на стену. Я подравнял шпаклевку, и ее белая поверхность слилась с белой поверхностью стены. Теперь я видел это пятно только потому, что знал о его существовании. Я на цыпочках отошел от стены, чувствуя себя диверсантом, заложившим бомбу с часовым механизмом.
Вода в душе продолжала течь. У меня был шанс отыскать три тайные улики преступления, но я паршивый детектив, в лучшем случае литературная ищейка. Я исследую описания и короткие рассказы, а не реальные предметы или реальных людей. В квартире было не так уж много вещей, которые могли что-то сказать о своем владельце. Японская ширма была изящна и создавала членение пространства, которого раньше не было. Я обошел препятствие. На полу лежал выцветший, бывший когда-то зеленовато-бежевым коврик. В углу гостиной стоял письменный стол с компьютером; монитор и клавиатура были прикрыты чехлами, как мертвецы саванами. Ящики стола были заперты — странная предосторожность для одиноко живущего человека. Стулья заменяли брошенные на пол подушки, казавшиеся странно сплющенными, но, скорее всего, так только казалось, так как их не обрамляли привычные рамки стула. Единственным предметом мебели, о котором стоит сказать, был массивный книжный шкаф, стоявший у дальней стены. Он был набит книгами по истории, включая такие интересные вещицы, как китайская энциклопедия и два желтых тома об этиологии заболеваний и боли. На верхней полке шкафа я заметил некоторые орудия моей профессии: Джойса, Манна, Набокова, Берджесса — набор эрудита. В коридоре стоял двойник этого шкафа, также заставленный книгами по истории.
У меня не было времени осмотреть стенные шкафы и чуланы, если не считать большой кладовки в прихожей, дверь которой была открыта настежь. Коричневый грузовой велосипед стоял здесь, как изгнанный за провинности пес, на раму была намотана двойная эластичная корда. На стене висели свитера и спортивные брюки, вместе с несколькими шинами. Посередине красовался огромный ящик с запчастями к велосипеду — фарой, седлом — и эластичным шнуром. Большая часть его казалась сильно потрепанной и не раз использованной. Некоторые куски были так растянуты, что покрытие растрескалось, обнажив скелет из скрученных волокон. Один из шнуров показался мне запачканным кровью, но, приглядевшись, я увидел, что это цвет матерчатых волокон.
Никаких наручников, никаких вибраторов. Наверное, Макс был специалистом по вербальному садизму. Или, может быть, я не там искал. Я нашел два нормальных стула и стол на кухне, в углу которой стоял радиоприемник. Статуя Приапа красовалась на столе — почему именно на кухне? — но кто-то привязал лист магнолии на самое выдающееся место. Плита была чистая, хотя и не новая; она стояла рядом со столом, на котором были расставлены керамические банки с сухой фасолью, ячменем и рисом. Я еще раз огляделся, разочарованный тем, что мне не удалось найти скелет. Это было типичное жилище холостяка, причем не слишком шикарное. Я бы сказал, что оно было намеренно спартанским. Если человек живет в квартире полгода и не покупает стулья, то он не делает этого не из лени. Под раковиной я нашел совок и швабру. Такие же, как у меня, — купленные в том же «Уол-Марте». Прежде чем уйти, я подмел в прихожей, убрав осколки стекла.
Я крикнул Максу «До свидания!». Он вылез из-под душа, но еще не вышел из ванной. Я хотел было задержаться, но есть границы интереса к чужой жизни. Сьюзен работала в госпитале; на часах было 3.30, я был предоставлен самому себе. Прежде я бы не знал, что делать и как убить оставшуюся до обеда пропасть времени. Теперь же мне казалось, что время съежилось и усохло, во всяком случае до вполне приемлемых пределов. Вернувшись в кабинет, я точно измерил, насколько проволока входит в отверстие, когда наружная затычка находится на месте, и обрезал ее вровень со стеной. Потом я взял эстамп, который стоял прислоненный к книжному шкафу, заклеил края разрыва и, прищурившись, рассмотрел результат. Получилось довольно пристойно, во всяком случае, для того, чтобы послужить маскировкой. Я взял в кладовой зонтик, сунул эстамп в пластиковый пакет и отправился в багетную мастерскую. Полтора часа спустя эстамп снова висел на стене чуть выше своего прежнего места.