Плюс-минус бесконечность (сборник)
Шрифт:
Но он так и не нашел его. Несколько лет назад Браницкий перестал путешествовать и облюбовал для летнего отдыха маленький домик на ялтинской Чайной Горке…
В индустриально-педагогическом техникуме существовала традиция: раз в год там проводили диспуты. Собственно, это не были диспуты в полном смысле слова: актовый зал заполняли чинные юноши и девушки с молоточками на петлицах форменных курток, в президиуме рассаживались гости: человек шесть профессоров и доцентов; ученые высказывали свое кредо, по нескольку минут каждый, а затем распределяли между собой переданные из зала записки
Но на сей раз Браницкий нарушил традицию, сыграв роль возмутителя спокойствия.
В одной из записок спрашивалось: «Продолжается ли эволюция человека?» Ответить взялся профессор-биолог, степенный, холеный мужчина в модном костюме с шелковым шарфиком вместо галстука.
— Да, продолжается, — проговорил он звучным баритоном («Ему бы в оперу», — подумал Браницкий). — Об этом свидетельствует наблюдаемая повсеместно акселерация. Известно, что доспехи средневекового рыцаря сегодня впору лишь подростку…
Браницкий не стерпел и нарушил профессиональную этику.
— Простите, коллега, — спросил он, нарочито гнусавя, — средневековье сравнительно близкая к нашему времени эпоха. Какого же роста был человек, отдаленный от нас тысячелетиями? С мой палец?
— Здесь не место для научных дискуссий… — запротестовал биолог.
— Это диспут, коллега. Антрополог Бунак свидетельствует, что средний рост мужчин за сорок лет стал больше на три сантиметра. Допустим, что акселерация — постоянный спутник эволюции. Тогда за двести лет мы подросли на пятнадцать сантиметров, за две тысячи — на полтора метра. А ведь история человечества продолжается, кажется, не менее шестисот тысячелетий! Выходит, наши пращуры были ростом с нынешних муравьев.
Биолог оскорбленно молчал.
— Вот и получается, — не дождавшись ответа, продолжил Браницкий, — что акселерация — процесс временный, микроэволюционный, не более того! И опасаться, что наши потомки станут гигантами, не следует.
— Значит, вы утверждаете, что эволюция кончилась? — выкрикнули из зала.
— Вообще, конечно, нет, — улыбнулся Антон Феликсович. — Я имею в виду эволюцию человека. Что поделаешь, приходится признать, что природа, увы, уже давно сняла рабочий костюм и, умыв руки, предоставила нас самим себе. Но не будем путать понятия «человек» и «человечество». Если эволюция человека, как высшей ступени живых организмов на Земле, закончилась, то развитие человечества, напротив, все убыстряет темпы. Я, кажется, увлекся?
— Продолжайте, профессор!
— Рассказывайте дальше! — послышались голоса.
— Представьте себе перегруженный самолет. Он долго бежит по земле, затем, с трудом оторвавшись, движется над самой ее поверхностью, не в силах начать взлет, пока не наберет достаточную скорость, и только потом круто уходит ввысь. Так и человечество. Оно медленно, по крупице накапливало знания, но несколько десятилетий назад началась научно-техническая революция, и вот за эти десятилетия добыто столько же знаний, сколько за все предшествующие тысячелетия. Человечество пошло на взлет.
— Но как же так? — раздался растерянный возглас. — Я стою на месте, а человечество взлетает все выше!
Сидящие в зале засмеялись, зашумели. Улыбнулся и Браницкий, но тотчас согнал улыбку. Аудитория притихла.
— Это вопрос, который серьезно тревожит ученых. Техника взвинтила
Юноши и девушки в форменных куртках молчали.
— Решительно не согласен с таким подходом! Нужно сохранять исторический оптимизм! — пришел наконец в себя профессор-биолог.
Браницкий промолчал.
В глубине души Браницкий не относил себя к большим ученым. Кое-что сделал — пожалуй, мог бы сделать гораздо больше, если бы не расплескал на жизненной дороге юношеской веры в свое предназначение.
В расцвете этой веры Антону еще не исполнилось шестнадцати. Война занесла его в районный город Вологодской области Белозерск.
Мутно-красная лунаИз-за туч едва мигает,В Белом озере волнаНеприветливо седая…Он лежал на протопленной печи в блаженном тепле и при свете коптилки решал задачи, собираясь во что бы то ни стало сдать экстерном экзамены за два последних класса. Голова была поразительно легкой и ясной. Все давалось буквально с лета. На него вдруг снизошло высокое вдохновение!
Февраль сорок второго года, темень, вьюга… А уверенность в собственных силах — необычайная! Словно ты не песчинка, влекомая ураганом войны, а былинный богатырь Илья Муромец, которому предначертаны великие подвиги.
Сомнения, колебания, неуверенность пришли позднее. Чем больше узнавал Антон Браницкий, тем скромнее оценивал свои возможности. Его путь в науке как бы повторял путь самой науки.
…Последняя треть XIX века. Завершается создание классической физики, этой пирамиды Хеопса в человеческом познании. Ученые преисполнены фанатической веры во всемогущество науки. Они убеждены, что можно объяснить все на свете. Если некоторые явления пока остаются необъяснимыми, то лишь из-за отсутствия достаточного количества фактов. Стоит их добыть, и они сами собой впишутся в классическую, на все случаи жизни, схему, в лоно незыблемых, раз и навсегда установленных законов природы!
Но в том-то и беда, что природа не приемлет незыблемости законов, приписываемой ей человеком. Природа не признает схем. Ей по душе экспромт, в ее пасьянсе бесчисленное множество раскладов, и, какой из них она выберет в следующий раз, не предскажут ни дельфийский, ни электронный оракулы.
На рубеже прошлого и нынешнего веков природа наказала ученых за самомнение пощечинами физических парадоксов, не укладывавшихся в прокрустово ложе «незыблемых законов».
Браницкий был уверен в познаваемости мира, просто он понимал, что при всей возросшей стремительности развития, при всех успехах наука еще не миновала своего каменного века, что нынешние синхрофазотроны, электронные микроскопы и квантовые генераторы — всего лишь кремневый топор по сравнению с теми изящными, высочайшеэффективными инструментами, которые создаст для себя наука в грядущем.