По большому льду. Северный полюс
Шрифт:
Мы последовали за ними, не особенно спеша, твердо зная, что к нашему прибытию стадо соберется вместе, представляя собой прекрасную мишень и легкую добычу для наших ружей. Мускусный бык-одиночка, завидев собак, устремляет свой бег к ближайшей скале и прижимается к ней спиной или боком; на открытом пространстве стадо сбивается вместе, образуя круг с хвостами к центру, а головами к врагу. После этого бык-вожак отделяется от стада и вступает в бой с собаками. Если вожак погибает, его место занимает другой, и так далее.
Через несколько минут я снова стоял, как и во времена прошлых экспедиций, перед стадом сбившихся в кучу лохматых черных животных с блестящими глазами и направленными на меня рогами, только на этот раз между их смертью и моей жизнью не стоял знак равенства.
Хочу еще добавить, что, когда я поднял ружье, у меня екнуло в груди и возникло ощущение, что это снова тот момент, когда от точности выстрела зависит, буду ли я жить или умру от голода. Я снова каждой клеточкой тела ощутил острое чувство голода, терзавшего меня в прошлом, сводящее с ума вожделение по красному, теплому, сочащемуся кровью мясу – чувство, которое, должно быть, испытывает волк, разрывающий пойманную им дичь. Тот, кто когда-нибудь испытывал настоящий, всепоглощающий голод, в Арктике или еще где бы то ни было, понимает, что это такое. Это чувство накатывает на меня в самые неожиданные моменты. Оно посещало меня во время дружеского застолья, оно преследовало мена на улицах больших городов, когда я видел смиренно склоненную голову просителя, протягивающего руку за подаянием.
Я нажал на спуск, и вожак стада осел на задние ноги. Пуля нашла уязвимое место чуть пониже передней лопатки, куда и следует стрелять, охотясь на мускусного быка. Целиться быку в голову – только тратить патроны впустую.
Когда бык свалился, из стада вышла самка, вторая пуля настигла и ее. На остальных – еще одну самку и двух годовалых бычков – были потрачены считанные секунды. Я оставил Ублуя и Кулатуна заниматься разделкой животных, а сам вместе с Эгингва отправился к тому быку-одиночке, что отбился от остальных и ушел на пару миль в сторону.
Пытаясь уйти от настигавших его собак, он устремился вверх по склону и скоро исчез за гребнем холма. Пока он бежал, длинная, свисающая до самой земли, шерсть на боках и брюхе, разметала снег по пути его следования.
Собаки, преследуя быка, скрылись за холмом, но их заливистый лай не давал нам с Эгингва сбиться с пути. Наша жертва нашла убежище среди огромных валунов в русле ручья. Он стоял, прижавшись к камням, защищающим от нападения его зад и бока, а собаки изо всех сил лаяли на него.
Одного выстрела оказалось достаточно. Оставив Эгингва освежевать и разделать животное, я пошел обратно, направляясь к двум другим эскимосам, так как было решено разбить лагерь на том месте, где шла заготовка мяса и шкур первых пяти быков. Однако, выйдя из расщелины, я увидел в долине еще одно огромное косматое чудище. Я тут же повернул обратно и, взяв на подмогу двух собак, завалил этого «парня» так же легко, как и всех предыдущих.
Этот последний экземпляр представлял особый интерес: его ноги были покрыты белой шерстью, а прямо над копытами рыжели яркие пятна. Ничего подобного мне не приходилась наблюдать у животных Арктики.
Оставив быка лежать на снегу, я вместе с собаками отправился к месту нашего будущего лагеря. Ублуя и Кулатуна как раз заканчивали разделку пятого быка, и я их с нартами и собачьей упряжкой тут же направил в помощь Эгингва. Им предстояло управиться с двумя большими быками.
После их ухода я разбил палатку и стал готовить к ужину чай. Заслышав вдали голоса эскимосов, я поставил на огонь бычьи бифштексы, и через несколько минут мы уже вкушали плоды своего труда. Конечно, жизнь нас баловала: позавчера бифштексы из оленины, вчера – из медвежатины, а сегодня – роскошные сочные бифштексы из мускусного быка.
Наутро мы продолжили путь и в течение дня убили еще трех мускусных быков, мясо которых тоже заготовили про запас. В ту ночь мы разбили лагерь у входа в неисследованный дотоле залив, о котором я упоминал выше, и меня согревало сознание того, что с карты мира исчезло еще одно белое пятно.
На следующий день мы двинулись на север, держась вдоль западного берега залива. После нескольких часов пути мы уже подумывали о том, чтобы присмотреть подходящее место для лагеря, как у подножия крутого, пятидесятифутового утеса собаки резко повернули в сторону берега и попытались взобраться вверх по скале; мы уже знали, что это значит – еще один мускусный бык.
В следующую минуту я и Эгингва с ружьями на плечах уже карабкались на утес. Кинув с его вершины взгляд на окрестности, мы обнаружили стадо из пяти особей. Было уже довольно темно, а сумерки в Арктике настолько плотные, что нам с большим трудом удалось различить эти пять точек. Выждав, пока восстановится дыхание, я отправил Ублуя взять двух собак и передать Кулатуна, чтобы все пока оставались возле нарт. Несмотря на сумерки, мы легко управились и с этим стадом.
На этот раз я тоже сам устанавливал палатку и готовил ужин, пока мои смуглые братья на вершине утеса отдавали последние почести мускусным быкам. Этих животных нужно разделывать сразу же после того, как они убиты. Если этого не сделать, то из-за того, что туша достаточно велика и в ней долго сохраняется тепло, мясо может испортиться. Когда все мои эскимосы заявились в палатку, было уже совсем темно – так долгая полярная ночь напоминала нам о своем скором приходе.
На следующий день мы завершили объезд фьорда, проследовав по западному берегу, и форсированным маршем отправились прямо к Сейл-Харбор. Там мы нашли записку от Бартлетта, в которой он сообщал, что прошел здесь накануне, возвращаясь на судно с мыса Колумбия.
Здесь мы разбили лагерь и провели ночь, а утром, пока эскимосы собирали палатки и закладывали нарты, я с первыми лучами утреннего света отправился через полуостров к заливу Джеймс-Росс. Поднявшись на водораздел, я увидел на берегу залива группу темных пятен, в которых без труда узнал палатки, и скоро я уже пожимал руки Бартлетту, Гудселлу, Борупу, приветствовал остальных членов отряда.
К тому времени, когда из палаток появились трое заспанных раздраженных мужчин (как я вскоре узнал, они успели поспать лишь около часа), мои эскимосы с упряжками и гружеными нартами уже наступали мне на пятки. Я даже сейчас вижу их округлившиеся глаза, особенно глаза самого младшего, Борупа, когда они увидели заваленные косматыми шкурами нарты. Передние нарты венчала великолепная шкура белого медведя с оскаленной мордой; следующей была шкура оленя с украшенной раскидистыми рогами головой, а головы мускусных быков у них просто не было времени сосчитать.