По древним тропам

Абдуллин Хизмет Миталипович

Чи Даупинь, причитая по-китайски, рыскал по двору, ища свой наган. Джау-Шимин полулежал на земле, старик Абдуварис поддерживал его голову.

Шакир прикинул, куда мог отлететь наган, подошел к дувалу и поднял оружие.

— Не имеешь права! — взвизгнул Чи Даупинь. — Мне его выдал партком!

Шакир схватил китайца за шиворот и поволок его к мертвому Нодару.

— А ну тащи его! — приказал Шакир. — Тащи палач палача!

Шакир взвалил труп на спину Чи Даупиня и велел нести его в сад. Китаец еле шел, Шакир

подталкивал его в бок наганом, и страх придавал силы Чи Даупиню. В темном углу сада, возле заброшенного колодца, Шакир остановил его, и Чи Даупинь уже без всякого предупреждения сам догадался, что надо делать. Он сбросил труп своего верного пса в колодец и повалился в ноги Шакиру, моля о пощаде.

Но даже и перед лицом смерти китаец мелко хитрил, он громко вскрикивал, взвизгивал, надеясь, что услышат соседи и прибегут на помощь, хватал Шакира за руки, намереваясь вырвать наган. Вся боль последних месяцев всколыхнулась в душе Шакира, все издевательства всплыли в памяти, и он яростно ударил Чи Даупиня тяжелым сапогом. Китаец захрипел и стих, Шакир брезгливо поднял его и бросил в колодец.

…Через час, проводив легко раненного Джау-Шимина — нож скользнул по ребрам — Шакир вернулся домой. Пришлось рассказать всю правду. Масим-ака рассудил, что теперь им ничего не остается, как утром сразу же уйти в горы Ялгуз-Турум.

— Если придут искать, — наказал Масим-ака Садыку и Захиде, — то скажите, что вместе с Нодаром и Чи Даупинем мы уехали в Турфан.

Всю ночь шли сборы в дальний путь. Женщины плакали. Аркинджан мирно спал, ни о чем не подозревая. Когда утром ему сказали, что надо ехать в горы, он забеспокоился:

— А как же Бойнак? Разве я могу его оставить?

Пришлось взять с собой и Бойнака.

Предусмотрительный Масим-ака посоветовал Садыку и Захиде сразу же запереть дом и уйти к соседям, Самету и Хуршиде.

XI

Через два дня в Буюлук прибыли окружные представители для расследования дела о пропавших без вести. Первым вызвали на допрос Садыка, и он показал, что в ту ночь, уже очень поздно, когда все спали, явились в их дом Нодар и Чи Даупинь с наганом. Они приказали Масиму-аке и всей семье собрать вещи, дали им час на сборы и увезли их, в Турфан.

— Почему вы сразу же не сообщили об этом куда следует? — спросили Садыка.

— Я не имел права сообщать на товарища Чи, поскольку он назначен Турфаном и является представителем власти.

— С одной стороны верно, не имеет права, но с другой — не являетесь ли вы пособником в преступлении? Люди-то исчезли.

— Чи Даупинь грозился применить оружие, — отвечал Садык. — Что им оставалось делать? Они послушно собрались, выполнили приказ руководства. Если тут совершено преступление, то виноваты в этом те, кто назначил на руководящий пост такого преступника, как Нодар. Об этом я хочу написать в Урумчи.

— Слушай,

писака, ты отдаешь отчет своим словам?! — закричал на Садыка один из представителей.

Однако другой, постарше, видимо напуганный тем, что об этой, неприглядной истории узнают в столице прежде времени, успокоительно сказал:

— Виновные понесут ответственность, товарищ Касымов, не беспокойтесь. А сейчас важно, чтобы работа в гуньши не прекращалась ни на один час. Ваши дехкане разбрелись, как бараны, без чабана.

В тот же день раисом был вновь назначен Джау-Шимин. Старика еще сильно беспокоила рана, но он крепился, не подавал виду и обещал начальству беспрекословно выполнить все указания.

— Прежде всего, аксакал, вы должны успокоить дехкан и мобилизовать их на трудовые подвиги, это наше первое указание.

Джау-Шимин тряс бородой, приговаривая:

— Хорошо, господин, ладно, господин, постараюсь.

На допрос вызвали следующих, а Садыка и Джау-Шимина отпустили. Когда они вышли на улицу, Джау-Шимин сказал:

— Знаешь, чем отличаются порядки теперешние от прежних? Раньше китайские военачальники — шаньгане — издевались и грабили, по своей воле, самостоятельно. Теперь же издеваются по указанию Пекина.

Навстречу им из переулка вышла небольшая процессия. Судя, по размерам, тавута — носилок для покойного, — умер ребенок. Джау-Шимин и Садык присоединились к процессии, прошли до конца села и по дороге узнали, что ребенок умер от голода.

С кладбища они возвращались молча. Старик кряхтел, время от времени трогая свой раненый бок. Когда стали прощаться, Садык, не вытерпел:

— Дядя Джау, Масим-ака сказал мне, что, когда настанет для Буюлука черный день, я должен вскрыть тайник. Под развалинами одного старого дома есть яма с пшеницей…

Джау-Шимин перестал кряхтеть, седые брови сошлись на переносице.

— Черный день, черный день… — задумчиво проговорил он. — Слишком много надо пшеницы, сынок, чтобы накормить всех.

— Распределим хотя бы среди наиболее голодающих семей, — подсказал Садык.

— Хорошо, сынок, я пошлю к тебе трех надежных дехкан. Только сделайте все чисто, не оставьте следов. А в яму пустите воду из арыка.

Так десятки семей Буюлука были спасены от голодной смерти.

* * *

На третий день после тайной раздачи пшеницы в дом Садыка ворвались с обыском. Нашли полведра муки, перерыли все вверх дном, и когда стали рвать в клочья рукописи Садыка, он потерял выдержку, бросился спасать рукописи. Они только этого и ждали, избили Садыка до потери сознания.

— Вор, жулик, расхититель народного добра!

Пинками били лежащего.

Захида бросилась к мужу, обвила руками его окровавленную голову, пытаясь защитить от ударов. Ее схватили за волосы, поволокли по полу…