По дуге большого круга
Шрифт:
И в который раз подумал: зачем люди уходят в море? Выражаясь на современном жаргоне, можно уверенно сказать: вовсе мало кайфа в этом балденье. И какая уж тут романтика в изнурительном рыбацком труде… По двенадцать часов в сутки на промысле — не каждому и под силу такое. Желание больше заработать? Сейчас и на берегу можно иметь хорошие деньги. При эдаком вкалывании — двенадцати часов! — на любой строительной работе получишь добрую копейку. И притом будешь ощущать под ногами твердую землю, не станет выматывать душу качка.
И мне показалось, что нашел отгадку. Все очень просто. Мужчины не любят лишних забот и хлопот разного рода. Ведь в море они думают только о работе. Даже не думают — выполняют ее. У каждого есть навсегда закрепленный круг обязанностей, вот они и вращаются в этом круге… Может быть, и не только это. Земля предстает в ином обличье, например. Такой она кажется нам по возвращении в порт.
Вчера Дмитрий Викторыч сказал:
— А не выступить ли тебе, Игорь Васильевич, перед командой? Ободри ребят, они тебя любят…
— Это плохо, когда капитана любят, — сказал я.
— Почему? — изумился помполит.
— Если человека любят, то подсознательно надеются на взаимность. И если таковой не обнаруживается, влюбленный поначалу растерян, он мучается, затем раздражается, и его чувство может перейти в противоположное по знаку. Как ты сам, Викторыч, понимаешь, мне эти страсти-мордасти совсем ни к чему.
Помполит вздохнул и покачал головой:
— Трудный ты человек, Васильич, сложный какой-то… Сколько я тебя знаю — и не могу понять, когда ты шутишь, а когда серьезно говоришь. У тебя и весь ход мыслей какой-то не такой…
— Не наш, значит, ход мыслей?
— Да Бог с тобой, — испугался помполит, — я о другом… Вот и опять ты меня сбил, Васильич. Нет, недаром тебя философом в Тралфлоте называют.
— Первый раз слышу. Это, по-моему, неплохо, а? Философ-капитан… Звучит.
— Не скажи, Васильич, — со вздохом произнес мой помощник. — Начальство не жалует философов. Слава Богу, что ты рыбу ловишь мастерски, а окажись в пролове — тебе философию тут же припомнят. Будь всегда удачливым, капитан. Очень мне не хочется, чтоб когда-нибудь было тебе плохо. Ты вот тут отбивался от матросской любви, а я, хочешь или не хочешь, тоже тебя люблю, потому как чую в тебе доброе, Васильич. Ты думаешь, не замечаю, как всегда стараешься меня поддержать, если маху даю по морской или иной там части? Все примечаю и в актив тебе пишу, не для парткома, а для радости собственной души… А ведь сколько раз ты мог меня дураком на людях выставить? Спасибо тебе, Игорь Васильевич.
Тут уже я засмущался, неловко стало от признаний помполита, захотелось подначить его, чтоб снять некое стесненье, да понял: разрушу славное мгновенье откровенного взаимопонимания, махнул рукой и вернулся к делу.
— Так о чем мне, Викторыч, толковать с командой?
— Я так думаю, что в лоб о рыбе говорить не стоит. Ты, Васильич, начни-ка с Лабрадора. Что он такое есть, где мы сейчас трал бросаем, кто места эти открыл, какие люди живут… А потом к нашим делам перейди. О плане потолкуй, о дисциплине тоже, я тебе и списочек штрафников составил.
Я внутренне поморщился. Любит же он «списочки», прямо медом его не корми…
— А может, без списков? Я ведь и сам знаю, кого похвалить, кого с песочком отдраить.
— Вот и прекрасно! На послезавтра и объявлю, не возражаешь?
— Добро, — сказал я, и теперь вот лежит передо мной стопка листов бумаги, а на ней всего несколько фраз.
Что ж мне рассказать о Лабрадоре? Уже не первый раз прихожу сюда, а берега никогда не видел. Порой ко мне приходит мысль, что и нет за этими двумя-тремя сотнями миль льдов никакого Лабрадора. Определяем мы свое место по системе «Лоран». Берет штурман отсчеты импульсов, отмечает их на специальной карте, наносит точку — вот от нее мы и пляшем, то бишь ведем счисление. Погода — дрянь, солнца и звезд не видно, уточнить место по привычным светилам с помощью мореходной астрономии почти никогда не удается. И вот начинаешь думать: а может быть, мы где-нибудь в Антарктиде? Или в Бристольском заливе? Или перебросило нас в иной мир, состоящий из воды, льда и косяков трески под ним…
Непозволительно капитану размышлять подобным образом. Ведь прошла только треть рейса…
Я вздыхаю и начинаю листать лоцию, уж она мне расскажет о никогда не виденном мной Лабрадоре.
А лоция сообщает, что средства навигационного оборудования на побережье полуострова Лабрадор развиты слабо. Большое мне, судоводителю, утешенье. Впрочем, к берегу лабрадорскому идти не собираюсь… Дальше не лучше. Светящихся знаков мало, полагайтесь на естественные ориентиры. Аэрорадиомаяки ненадежны.
Порт Уэст-Бей у входа в залив Гамильтон-Инлет. Доступен для крупных судов, имеются грузовые средства. Якорных мест достаточно. И то хлеб, подумал я. Хок-Харбор, Каплин, гавань у селения Нейн…
Ремонтная база ограничена. Ясно, поломаемся, дырку в борту получим — потащат в Сент-Джонс, в столицу Ньюфаундленда, там есть доки. Но лучше не надо… Безнравственно транжирить собственные деньги, и совсем уже никуда заставлять государство расплачиваться валютой за твои капитанские ошибки.
Лоцманской службы на Лабрадоре не существует, можно использовать для проверки твоего судна местных жителей. «Эй, Джонни, не желаешь ли провести мой рашен шип в твою канадскую харбор?» — «А как ты мне за это заплатишь, мистер кэптин?» — «А хрен его знает, по каким таким расценкам мне тебе платить, чтоб и не обидеть, и не получить выволочку в Тралфлоте…»
Ага, спасательной службы здесь тоже нет. Ее функции выполняют парни из королевских ВВС Канады в Галифаксе. Так это ж куда, в такую даль обращаться за помощью?!
Никаких дорог на восточном берегу Лабрадора нет. Только охотничьи тропы, а в бухтах — короткие грунтовые дороги. Пароходное сообщение между редкими поселками поддерживается только летом. Население весьма малочисленно. Эскимосы и индейцы на зиму откочевывают с побережья в глубь лесов, а рыбаки с Ньюфаундленда бывают здесь лишь летом, зимой остаются в поселках одни сторожа. От кого они уберегают рыбацкое добро? От белых медведей, однако…
А зима здесь снежная, холодная, ветреная. Господствуют леденящие тело и душу сухие ветры от норда и веста. Они сопровождаются неожиданными шквалами и снегопадами, сие мы изрядно часто испытываем на собственных шкурах.
Беседу с ребятами о Лабрадоре я провел, а утром возник конфликт с собственным старшим помощником. Пришел на мостик, а у него с четвертым штурманом раздор. Мчится старпом с кормового мостика, где он спускал трал, в рулевую рубку и едва не набрасывается с кулаками на Толю Янукова, по дороге едва меня не сшиб… Порывистый парень. Смотрю вокруг — едва, оказывается, не врезали в иностранца, француз, кажется. Пришлось отворачивать со спущенным тралом, того и гляди, получим заверт… Гриша матерится на Янукова, тот огрызается, бордель, одним словом, а не мостик порядочного парохода. Одернул я четвертого штурмана, скомандовал: «Десять лево!» И тут Гриша, потеряв голову, никак остыть не может херсонец, кричит рулевому: «Не надо «десять лево»! Так держать!» Рулевой обалдело переводит глаза с капитана на старпома и обратно, а я спокойно спрашиваю Григорьича о том, кто учил его спорить с капитаном… Чиф задохнулся от подавленного крика, но сдержаться не сумел, выскочил из рубки. Пусть проветрится, тем более и вахта его кончилась, заступил третий штурман.