По дуге большого круга
Шрифт:
«Ну и парень», — подумал Волков.
— Нина Александровна, — сказала женщина. — Окладникова.
— Очень рад, — отозвался капитан. — Спасибо тебе, Ленька.
— Не за что, — ответил мальчишка. — Теперь разговаривайте, вы ведь знакомые, а я в окно буду смотреть, сейчас лес тут красивый пойдет.
Корабельные сосны начинались у самой Солотчи, на них действительно стоило смотреть и смотреть… Гроза неожиданно прекратилась, еще немного — будто ее не бывало. Солнце осветило блестящую дорогу и освеженный лес. Автобус мчался все веселее, Волков принялся рассказывать о посещении Аграфениной пустыни. Нина слушала не перебивая, хотя куда лучше капитана знала о судьбе последних рязанских князей. Она ведь не только преподавала историю в школе, но и готовилась писать работу о князе Олеге Рязанском и его потомках. Только сейчас Нина понимала, что перед ней обыкновенный русский человек. Сейчас он столкнулся с неизвестным ему куском прошлой жизни его народа, искренне взволнован этим. Так пускай и унесет в памяти это волнение, не надо наполнять его душу профессиональными знаниями. Он, этот Волков, куда интереснее сейчас в наивной непосредственности своей и радости приобщенья к прошлому.
И Нина слушала его, не выдавая ничем своей осведомленности, а Волков, поощряемый ее вниманием, все говорил и говорил, теперь его слушал и Ленька. Впрочем, он и раньше, наверно, держал ушки на макушке, когда любовался лесом, а сейчас откровенно смотрел капитану в рот. Но любая дорога кончается, а их общая была совсем не так длинна, как теперь им всем этого хотелось.
На остановке в Солотче Волков хотел было сойти тоже, но решил, сочтут, вернее, она, Нина Александровна, сочтет неприличным, ведь он недвусмысленно сказал: еду в Полково…
К узкой, покрытой желтой хвоей тропинке скользнула мышастого цвета белка. Она повертелась, смахивая сухие иголки хвостом-метелкой, и вдруг застыла, тараща черные глазенки на замершего в изумлении капитана.
— Не бойся, — сказал Волков, — я не кусаюсь.
Услыхав человеческий голос, белка на мгновение прижалась к земле, затем резко отпрыгнула в сторону, к стволу сосны, и стремительно взлетела по нему. Теперь ей было не страшно, и белка с любопытством поглядывала на капитана, поцокивала.
— Пойду дальше, — сказал ей Волков, — дружбы у нас не получилось.
«Не так это просто, чтоб получилась дружба, — подумал Волков. — Одного моего желания мало. Но бывает, и оба хотят того же, а дружба между ними не возникает».
Прошло три дня после встречи в автобусе. Волков бродил в окрестностях деревни Полково, берегом Оки и лесом, ловил рыбу, много читал, но к Солотче в странствиях Волков не приближался, и все потому, что Нина и Ленька не ушли у него из головы, он постоянно думал о них, сердился на себя и не позволял себе отправиться туда, где обитали эти двое.
Когда ему стало казаться, будто он позабыл обо всем, Волков с удивлением обнаружил, что находится в монастырском сосновом бору, не заметил, как перешел сюда из главного Мещерского леса, а впереди закраснел уже трехмачтовый Иван Богослов. Тут он и повстречался с белкой, поудивлялся уживчивости ее с людьми, но вот его белка к дружбе не допускала, умчалась вверх по сосне… Волков вздохнул и вышел на прибитую дорожку, исхлестанную змеями-корнями, она и вывела его на площадь перед монастырем.
Полдень миновал, площадь дышала жаром и была пустынна. Посвистывая тормозами, выпыхтел из золеного коридора автобус. Дальше автобус не шел, развернулся, обкатил площадь и пристыл у входа в монастырь, выпустив из раскаленного чрева ошалелых рязанцев, те не задержались, сразу подались вниз, к реке.
Волков почувствовал, что жар донимает и его, надо идти купаться.
«Пить хочется», — подумал он и взял левее, чтобы заглянуть в кафе.
Там творилось нечто ужасное. Толчея, шум, очередь у буфета, бессвязные разговоры за столиками. Словом, дым коромыслом, и к тому же немыслимая духота.
Волков напился у водопроводной колонки и побрел к пляжу.
Вода была теплой, но освежиться позволяла. Капитан поплавал-поплавал, затем вышел на песок и едва улегся, подставив солнцу уже успевшую потемнеть спину, как по спине легонько хлопнули ладошкой и Ленькин голос спросил:
— Ты где пропадал, Волков?
Капитан перевернулся и сел.
— Ленька, — сказал он. — Здравствуй. А я тебя искал…
Ленька стоял перед ним в красных трусиках и с зелеными ластами в руках.
— Как же ты нас искал? — спросил Ленька. — Долго очень… Мы живем, где монахи жили, гостиница там сейчас. Пятая келья, вот.
— Но ты же мне не сказал про это?
— Верно, не сказал… Но можно и так найти, по фамилии.
— Не догадался… Прости, Ленька.
— Ладно, — сказал Ленька, — прощаю. Геологов я особо люблю.
— Но ведь я не геолог.
— Разве? — разочарованно спросил Ленька. — А я тебя представлял… Даже играл с тобою в уме.
Он сидел рядом с Волковым, худенький, коротко остриженный мальчик с глубокими, внимательными глазами, они стали грустными, эти глаза, и капитан вдруг пожалел, что он вовсе не геолог.
— А может быть, ты летчик? — с надеждой спросил Ленька.
Волков покачал головой:
— Нет, Ленька, я капитан.
Глаза у Леньки вспыхнули.
— Капитан? — неожиданно осевшим голосом спросил он, скорее прошептал. — Ты — капитан?
— Ну да, — подтвердил Волков. — Самый что ни на есть.
— Вот здорово! — восхитился Ленька. — По Оке плаваешь?
— Нет, по океану…
Ленька задохнулся. Он смотрел на Волкова широко раскрытыми глазами, часто-часто двигая губами, не в силах произнести ни слова.
— Но ведь ты геологов любишь, — ревниво начал было говорить Волков.
Ленька досадливо отмахнулся, и жест этот помог ему обрести речь.
— И даже на Кубе был?
— Почему «даже»? — несколько обиженно сказал Волков, он вдруг ощутил некое равенство с ним, с Ленькой, ну как если б разговаривал сейчас с таким же, как он сам, капитаном. — Не только на Кубе… И в Канаде, в Африке, на Фарерских островах, в Лас-Пальмасе, в Исландии, Англии, на Шпицбергене… Хватит?
— Вполне, — совсем по-взрослому ответил Ленька, вскочил и потянул капитана за руку. — Пойдем!
— Куда?
— К маме пойдем, — сказал Ленька. — Там все и расскажешь.
Волков поднялся тоже и стоял, поглядывая на мальчика сверху.
— Погоди… Папа твой тоже там?
Ленька вздрогнул. Он медленно поднял на Волкова потухшие и укоряющие глаза и отвернулся.
— Ты что? — спросил капитан.
— У меня нет папы, — глухо проговорил Ленька.
«Черт, — выругался про себя Волков, — черт меня дернул…»