По дуге большого круга
Шрифт:
Федоров молча отхлебнул чаю, а я подвинул загрустившему Жаку тарелку с рыбой.
— Чегой-то я забыл, Игорь, — проговорил Женька, прожевывая и поднимая глаза к подволоку каюты, — вот ведь вертелось, вертелось… В связи с этой Журавской…
— Наплюй на нее, — посоветовал я.
— Теперь можно, теперь Журавская для меня не декан, — сказал Женька, — теперь ее не боюсь…
Он дурашливо скорчил физиономию, жеманно отворотился и сказал: «Тьфу!»
— А раньше боялся?
— Еще как! Это не женщина, а кровожадный хищник. Мурена и барракуда в одном лице. Во всех смыслах, Игорь!
— Семья-то у нее есть?
— В том-то и дело, что нет… Стой! Ну, конечно… Вот и вспомнил… Теперь у Журавской все есть. Ты Сашку Рябова помнишь?
— Знатного кошельковиста?
— Его… Героя Труда, новатора, зачинателя и протчая. И Рябов сгорел, Игорь. Правда, на заседаниях ему печенку не морочили, прокатилось все как по маслу. И развод, и женитьба на Журавской.
— Погоди, так у Рябова как будто двое детей…
— Точно, двое. Ну и что? Для нашей «тигры» это не помеха. Обратала Сашку Рябова, каким макаром — не приложу ума.
Собственно, историю мне Федоров рассказал заурядную. Зацепилась одинокая ловкая баба за мужика при положении и достатке, забрюхатила с намерением, чем-то привлекла особенным, тут никому в деталях не разобраться, развела с женой и оставила при себе. Меня не это, меня сам Рябов удивил. При его-то самоуверенности, болезненном самолюбии — стать вдруг притчей во языцех всего Калининграда. Подобные истории там перемалывают годами. Такое уж место…
— И ты понимаешь, Волков, — продолжал рассказывать Женька, — она выселила рябовскую жену с ребятишками из двухкомнатной квартиры и вселила в свою однокомнатную…
— А что же сам Рябов? — воскликнул я.
— В море был… Журавская так заявила его жене… Вас, дескать, трое и нас трое… Пацан у нее уже родился. Но ваша семья неполная, без отца, а у нас, дескать, теперь комплект. Вот такая козья морда… В университете здороваться с ней перестали, хотели на моральный разбор тащить… Да не тут-то было! Она любого сама вытащит… Походили вокруг да около — и отступились. Связываться с Журавской — себе дороже.
— Да, удружил ты Рябову знакомством. Тебе не икается в море?
— Икается, — мрачно проговорил Федоров. — Только ведь и Рябов не мальчик. Хотел к нам в университет поступать… Вот их и свел. Думал: пригодится Рябову сия дама для дела.
— И пригодилась, — сказал я. — А может быть, он нашел свое счастье? Чего это мы за него разохались…
Женька хмыкнул.
— Если Рябов и не запил с горя, то исключительно из самолюбия. Не может как все… Смириться с тем, что он один из многих, для него смерти подобно. Уж я-то его знаю, в мореходке пять лет спали в кубрике бок о бок и за одним столом сидели. Да… Ты вот, Игорь, тоже такой. Знаешь, прежде я к тебе с надраем относился, думал: много понимает о себе, весь эдакий…
— Волосанистый, что ли? — спросил, усмехнувшись, Федорова.
— Нет, волосанства в тебе ни на грош не было, Игорь… Каким-то отодвинутым от людей ты казался. А понял о тебе сермяжную правду, когда на процессе твоем сидел… Беда, она, корешок, лучше всего просвечивает человека. Думаешь, не разгадал, что не тебя судят, а ты сам себя судишь за гибель «Кальмара»?
— Хватит обо мне, — прервал я Женьку. — Признал, что не волосан, — и ладно… Что еще нового в Калининграде?
Женька хватил себя по лбу кулаком.
— Черт, — сказал он, — самая интересная новость! Но… Погоди, не могу рассказывать. Ты ведь сказал: о Рябове ни слова. А новость связана с ним. Косвенно, правда, а связана.
— Не паясничай, Жак, — притворно строгим голосом сказал я. — Не то будешь ты у меня шестигранный волос. И в судовом журнале это явление обозначу. Для потомков.
— Слушаю и повинуюсь, мой капитан… Тогда внимай: Стас Решевский снова в море, и его направили к Рябову дублером.
…Время близилось к полуночи. Салон моей каюты был ярко освещен. Я сидел в кресле и смотрел на переборку, где отсвечивало бликами изготовленное в Японии стереоскопическое изображение Колумбовой «Санта-Марии».
Стас Решевский ушел в море. А как же Галка? Ведь она продолжала оставаться его женой, будь что иначе, Федоров не преминул бы сказать мне об этом. Значит, она смирилась? И позволила Стасу уйти в океан… Знать, не выветрилось у меня чувство к ней, если и сейчас, когда прошли годы, не могу без душевного трепета думать о ней. А злости давно нет, даже пытаюсь оправдать ее…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дождевая капля упала капитану на лицо. Он поднял голову, посмотрел на темно-серые облака. Облака закрыли половину неба и продолжали шириться. По часам следовало появиться автобусу, но автобус не появлялся, и толпа ожидавших его заворчала. Новые капли окропили горячий асфальт. Волков улыбнулся, взял дорожную сумку в другую руку и приготовился ждать. Автобуса или дождя — ему все равно.
Капли зачастили, стремительно уменьшилась светло-синяя часть неба, в темной его стороне сверкнуло… «Начинается», — подумал Волков, и тут за стволами высоченных сосен замелькало вишневое тело автобуса.
Автобус казался полупустым, но Волков вошел в него последним, и ему одному не досталось места. Едва отъехали, наверху загрохотало, и рванулся к земле оглушающий ливень, такие Волкову доводилось наблюдать, пожалуй, лишь в тропиках, и водитель тоже изумился, сбросил газ, придвинул машину к обочине, повел медленнее.
«Везучий ты человек», — подумал о себе Волков и вдруг почувствовал, как потянули его за рукав.
Волков поворотился, он смотрел в лобовое, залитое струями воды стекло и теперь отвел глаза, повернул голову вправо и увидел светловолосого мальчика. Мальчик поднялся с сиденья и тянул Волкова за рукав.
— Тебе одному нет места, — сказал мальчик. — Обидно тебе, да? Садись, дядя.
Волков улыбнулся. «Ишь ты, клоп какой, — растроганно подумал он. — О чужом дяде позаботился…»
— Спасибо, малыш. А как же ты?