По дуге большого круга
Шрифт:
Капитан вздохнул, поднял руку и опустил на ежистую макушку Леньки, погладил. Ленька не шевельнулся, не отстранил головы и снизу, исподлобья смотрел на вздыхавшего человека, большого и сильного человека, так долго медлившего с ответом.
— Придумал для меня задачу, Ленька, — сказал Волков.
Когда не знают что говорить, всегда вот так начинают, ссылаясь на трудность условий, будто тому, кто ждет решения, от этого станет легче.
И Волков обругал себя, он выбрал для этого что-нибудь покрепче из того, что умел, а Ленька, понятно, молчал, он ждал, и Волков продолжал ругаться страшными словами про себя.
— Ты очень этого хочешь? — опять сфинтил, выигрывая время, капитан.
Ленька мигнул, и Волков полез в карман.
— Хорошо, — сказал он, разминая сигарету. — А мама? Она захочет?
— Да, — сказал Ленька. — Я знаю.
— Она тебе говорила, что ли? — насторожился Волков.
— Нет, — сказал Ленька. — Она должна захотеть.
— Силен ты, парень, — сказал Волков.
Ленька шагнул вперед и потянул Волкова за рукав.
— Пойдем к ней, — сказал он.
Они отвернулись от реки и пошли по тропинке меж редких сосен. Навстречу пробиралась музыка, ее было все больше, впереди становилось меньше деревьев и больше людей. Они шли рядом, Волков и Ленька, шли к женщине, еще не знавшей, как эти двое решили ее судьбу.
Капитан остановился и снова опустил руку в карман.
— Ты опять хочешь курить, Волков? — спросил Ленька.
— Знаешь, — сказал, прикуривая от зажигалки, капитан, — ты зови меня иначе. По имени, что ли.
— Волков — хорошее имя, — возразил Ленька.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Шестьдесят первый день — половина рейса. «Кто чует близость бури, тот знает, что одно лишь может спасти корабль и команду: если капитан железной рукой держит руль, а главное — держит его один». Так написал Стефан Цвейг о Магеллане…
Недавно перечитал историю его путешествия, теперь другими глазами смотрел на окружавшие траулер льды. Порою мечтаю о том, чтоб в океане навсегда оставались следы кораблей… Теперь ясно их вижу. Траулеры вокруг нас ходят в ниласе — молодом льду, оставляя за кормой темные дорожки. Только недолговечны эти следы… Подует ветер, сместит лед, нагромоздит торосы — вот и переменится обстановка. И конечно, тех следов, которые оставили здесь те, кто плавал раньше, никому уже не обнаружить. Итак, половина рейса за кормой… Постепенно начинает сказываться отсутствие ярких впечатлений, однообразие рыбацких будней, необходимость постоянно находиться среди одних и тех же людей, наступает своеобразный голод, сенсорный голод, так определили его ученые, и наша психика подсознательно пытается оградить себя от него. Напропалую травятся анекдоты, по радиотелефону, с помощью которого мы поддерживаем связь с другими кораблями, сыпятся остроты, как правило, пошлые, вплоть до чистого матюганья, но и этот невзыскательный юмор в великой цене.
Утром не затворил двери из каюты на мостик и слышал, как развлекался мой третий штурман. Он едва принял вахту и вдруг заметил на полу куртку.
— Чья она? — спросил третий у рулевого Батенина.
— Четвертого штурмана, — отвечает матрос. А четвертый только что спустился с мостика и пьет, поди, чай в кают-компании.
Третий хотел куртку поднять, а рулевой возьми да и подскажи ему:
— Не надо, Семеныч… Вы лучше вызовите его на мостик по трансляции.
Оба так и закатились от хохота.
Штурман пересилил смех и командирским голосом объявил на все судно в микрофон:
— Четвертому штурману срочно подняться на мостик!
Толя Януков примчался будто ошпаренный…
— В чем дело? — спрашивает, едва переведя дыхание.
— Твоя куртка упала… Подними! — говорит Семеныч.
Общий хохот. Толя, конечно, не смеется, он спускается вниз, матерясь, но отдавая должное третьему: разыграл по всем правилам. Глупая шутка, думаю я, решив не вмешиваться, а сам против воли улыбаюсь у себя в каюте. Ведь и такая хохма развлекает… С каждым днем промысла мы постепенно тупеем, чувства грубеют, и та же трансформация происходит с чувством юмора.
В прошлом рейсе старпом на сотый день пребывания в океане принялся вызывать боцмана… через экран локатора. Он долго орал в резиновый тубус: «Боцмана на мостик!», пока не сообразил, что говорит вовсе не в микрофон.
Да и сам на днях дал маху. Меня вызвал по «Акации», ультракоротковолновой радиостанции, наш флагман. Пришел я на мостик, схватил трубку и пытался разговаривать с начальством. Но разговор у нас не получался до тех пор, пока радист не намекнул мне вежливо, что пытаюсь связаться с флагманом, находящимся за десять миль от нас, по… судовому телефону, держал в руках совсем не ту трубку.
Внеслужебные разговоры по радиотелефону строго запрещены. Но говорят о чем угодно, особенно в ночную, «собачью», вахту вторых штурманов, с ноля до четырех часов. Идут тогда в ход анекдоты, иногда выдаст какой-нибудь спец блатную песню… Утром на совете капитанов флагман снова поугрожает свирепыми карами тому, кого поймает на эфирном хулиганстве, пару ночей «секонды» помолчат, а затем идет все по-прежнему.
А вот образец лояльных разговоров.
Идут навстречу друг другу два траулера.
— Четыреста сорок пятый, ответьте Двести тридцать девятому…
— А, это ты… Привет.
— Доброе утро. Как спал?
— Отлично. Когда рыба есть, хорошо спится. А ты?
— Нормально… Что ночью ловили?
— Все то же, тресочка. По четыре-пять тонн за подъем.
— А я трал протер…
— Четыреста сорок пятый. Двести пятьдесят второму. Прием.
— Слушает Четыреста сорок пятый.
— Что подняли?
— Две тоннишки, две, как поняли, прием.
— Что сейчас делаете?
— Забегаем на ветер, забегаем…
— Что имеете за кормой?
— Показания вроде неплохие. Еще с полчасика пробежим и будем спускать трал на ветер. А у вас?
— Протерли трал, протерли… Чинимся.
— Ясно, понял. До связи.
И у нас протертов навалом… Это происходит, когда в начале траления вдруг «поймаешь» в трал обломок скалы. Он перемещается в куток, ты волокешь его по каменистому грунту, и что происходит тогда с «веревками», когда они оказываются между двух камней, объяснять уже не требуется.