По эту сторону Иордана
Шрифт:
— Мир фурн! — радуется Циля.
В такой дом.
В такой дом.
Но ты же сама только что рассуждала — век ее не видать, лишь бы знать, что…
Да, но ей там не выжить! Ну, так ты ведь сама ей скорой смерти просишь? Что же, в «таком доме» это быстро произойдет.
Баба Неля знает, что изменить уже ничего нельзя, что никто ее слушать не будет, что так лучше и удобнее всем…
— Леночка… как можно… она там просто с голоду, от жажды помрет…
— Бабуленька, — терпеливо объясняет Леночка, — там
— В компании… да… от одной тоски кончится…
— Бабуля, не надо. И потом, не забудь, все-таки Циле осенью девяносто шесть.
— Я не забыла… — баба Неля думала, что слезы у нее давно кончились, а как вспомнила про Цилин день рождения, они полились градом. В «таком доме», значит, будет справлять. Если доживет.
Леночка все за спиной стоит, за плечи обнимает, по волосам гладит. Пережидает, пока баба Неля перестанет плакать. Баба Неля вдруг чувствует, что она еще не все сказала.
А что же еще? Что может быть еще? Но и тут баба Неля обманывает себя, и слезы ее не только из-за Цили. Ведь знает она, знает, где-то далеко-далеко это в мозгу сидело, а сейчас приблизилось вплотную, сейчас это станет словом, а значит, и делом. И вот:
— Бабуленька… а я что подумала… Если ты за Цилю так переживаешь… если боишься, что за ней там не так ухаживать станут… и ты так к ней привязана… а она к тебе…
Да, за семьдесят пять лет успела привязаться. А она ко мне.
— Я подумала… это можно устроить…
Запинается. Все-таки трудно ей. Молчи, Нелли, молчи, пусть твоя внучка выговорит все словами. Когда-нибудь она эти слова вспомнит. А может, и нет.
— Я туда ездила, там хорошо, Ашкелон на самом берегу моря. Купаться будете… И мы в гости приезжать будем, часто-часто… а?
Валентина смотрит, моргает. Видно, не посвящена. И Юлька рот раскрыла, переводит глаза с бабы Нели на мать и обратно, рот начинает кривиться. Одна Циля ничего не поняла, собирает с тарелок остатки жареной картошки, складывает на свою.
Леночка замолчала. Стоит, гладит бабу Нелю по голове. Устраивать, понятно, ничего не нужно, все уже устроено, пробивная у меня внучка, можно себе представить, с каким трудом. Нарочно, что ли, со спины зашла, чтобы в глаза не смотреть? Слезы у бабы Нели высохли. Тут уж не до слез. Что же, бабуля, вот ты выла утром — на свалку вас, на свалку — вот и свалили. Ты-то просто так выла, от усталости, сама-то не верила. Плохо тебе сегодня было, тяжко? Теперь хорошо будет. Устала, бабуленька? Теперь на отдых пойдешь.
Леночка молчит, не понукает, не уговаривает. Кто первый слово скажет? Юлька вдруг разревелась.
— А ты чего?
— Не хочу, чтоб бабушка уезжала.
Леночка возвращается на свое место, садится рядом с дочерью.
— Глупенькая, бабушка с нами остается.
— Валентина твоя мама, а я хочу бабушку. Бабу-улю…
Валентина голову низко опустила, капает слезами в тарелку.
Леночка обводит свою семью взглядом:
— Да что вы так, навек расстаемся, что ли? Валентина, чего молчишь?
Валентина только трясет головой, не поднимая глаз.
— Мы будем их навещать, а бабулю к нам в гости привозить будем, когда только захочет, это совсем недалеко… бабуля, правда ведь? Бабуля?
Но баба Неля тоже молчит. Что тут скажешь?
Леночка смотрит на нее, смотрит и вдруг падает лицом на плечо дочери, глухо взрыдывает:
— Нам ведь жить надо! Дышать нечем! Ну, пусть остаются, пусть! Пусть все идет к чертовой матери… Для вас же стараюсь… Что я, изверг какой?
Теперь плачут все три.
Баба Неля не плачет. То ли пожалеть их всех надо, то ли посмеяться над ними, но баба Неля уже видит их как в перевернутый бинокль, все они, кроме Цили, уже отодвинулись от нее вдаль, их уже плохо видно и едва слышно. А Циля, наоборот, придвинулась, совсем рядом, как сквозь увеличительное стекло, смотрит на бабу Нелю вопросительно, что-то, видно, до нее постепенно доходит. Скрипит еле слышно:
— Ча-аю?..
Думала, не заснуть, но баба Неля совсем не ворочается перед сном, засыпает на удивление быстро и спит крепко. Просыпается в предрассветных сумерках от громкого Цилиного шепота:
— Только жить, только жить…
Ноги болят немного меньше. И в груди, кажется, отпустило. Баба Неля, еще окутанная теплым сном, лежит, не вспоминая. Кухня в полумраке, пробиваемом первыми сине-зелеными отблесками рассвета, кажется просторной и уютной. По ней ходят бесшумные тени, легкие запахи вчерашней пищи, ненавязчивые и даже приятные. За год с лишним хорошо обжили этот чужой дом. Эта мысль тоже чем-то приятна бабе Неле, в конце концов не так уж плохо и прожили этот тяжелый год, боялись, будет хуже. А теперь вот на другую квартиру…
И вспомнила.
— Только жить, только жить, господиисусе, только жить…
Циля-Циля, не поможет тебе Иисусе. А не случайно древняя твоя гимназическая привычка вдруг выскочила, видно, все-таки тряхнуло тебя.
Что ж, Нелечка, за дело. Не откладывай, час не такой и ранний, а на это время понадобится.
Баба Неля выбирается из постели, нащупывает в стакане на столе челюсть, надевает. Не забыть Циле тоже. Шарит под матрасом, вытаскивает пластиковый мешочек с деньгами, сэкономленными от покупок. Давно не пересчитывала, интересно, сколько там? Кладет на стол, сами пересчитают. Снимает застиранную ночную рубашку, вынимает из-под подушки свежую, ненадеванную, еще оттуда. Приглаживает волосы — стрижка короткая, укладывается послушно. Умыться, зубы почистить? Времени мало, сойдет и так.