По городам и весям(Книга очерков)
Шрифт:
— И охота тебе… — ворчит муж. — Сидела бы дома, стряпала бы, колготилась… По домашности бы… А то охота тебе, право, и на фабрике, и дома!.. Нетто я один тебя не прокормлю? Или семейство у нас очень чересчур большое? — Ты да я, да кот — Василий… Хозяйство ты через фабрику запустила… Завела бы ты поросенка, козу… Как у людей… Вот поглядела бы ты у Трефилова Семена… В какой чистоте евона жинка все содержит…
Однако нелегко убедить женщину, вкусившую раз фабричного дыма… Приятно сознание, что сама она зарабатывает, не зависит от мужа… Веселее болтать на фабрике за работой с подружками, чем дома прибирать за свиньей в ожидании мужа. А тут еще подогревающие речи ячейки и женотдела о рабстве кухонного горшка… И потому счастливицы, не попавшие под сокращение, не поддаются ни на какие уговоры мужей… А в результате рабочий постепенно лишается домашнего очага и последней иллюзии праздничного отдыха после работы…
Гигантская фабрика-столовая… Там и дешево, и чисто и даже питательно… Но не то это, все не то… Интимности там нет… Нет иллюзии, что для него лично, именно для него — Семена Тимофеева или там Петра Алешина, а не для иного кого, — трудились чьи-то женские руки…
Рабочий человек особенно ценит домашнюю хозяйственную жену потому, что она является как бы прислугой для того, кто вынужден постоянно сам прислуживать, подчиняться… Сладко тому, кто сам работает весь век на других, сознавать, что и на него в свою очередь кто-то работает…
И не один «синеблузник» вздыхает украдкой, а то и явно, получая образцовый обед из Иваново-Вознесенской образцовой фабрики-столовой…
Фабричный гудок!.. Сколько «пролетарских» поэтов воспели тебя!.. Сколько пролетарствующих литераторов изъяснялись в пламенной любви к тебе от имени всего пролетариата… И на этот раз надо отдать справедливость пролетарском поэтам, они не солгали… Много, очень много говорит гудок рабочему сердцу… И любят рабочие свой гудок, взаправду любят…
Ибо он, фабрично-заводской гудок, в течение долгой трудовой их жизни ежедневно, взвизгивая и заливаясь лаем, — извещает их, усталых и изнывающих от работы, о том, что наконец-то работа кончилась…
А то, что тот же гудок утром призывает их на работу, забывают и прощают незлобивые рабочие сердца.
ХОЗЯЙКА. ЗЛАТОУСТ
Златоуст — очень красивый городок. Иностранцы непременно проложили бы здесь гладенькие дорожки, устроили бы ресторанчики по склонам и на вершинах Уральских гор, заставили бы музыку играть фокстрот и шимми, — все это, чтобы дать возможность публике лучше насладиться этим «нетронутым» уголком дикой природы… Но пока, так как в Златоусте нет иностранцев, никому из обитателей этого городка и в голову не приходит, что живет он среди нетронутой природы и что местность, среди которой он живет, — красива…
Только лицо явно заинтересованное, — извозчик — говорил мне, когда вез меня с вокзала в город:
— Я вот часто подумывал… И чего бы у нас здесь курорт не устроить… Местность у нас здесь здоровая… Округ все сосны… — Чуете, чать, — воздух какой? — Я вот в Германии в плену был… там чуть где клочок земли слободной, незастроенной, и уж на тебе — курорт… у нас тут в Златоусте сам Бог велел… Сразу бы тогда у нас здесь все оживило… Стали бы люди на поправку ездить…
Меня волновал Златоуст… Сладко журчала мысль, что это как бы ворота в Азию, что совсем невдалеке, если проехать еще немного дальше по железной дороге, — будет каменный столб, а на нем надпись:
ЕВРОПА — АЗИЯ
И как-то шокировало, что в самом Златоусте (а как я потом убедилась, и за ним, в самой Сибири — также) — не было ничего специфического, азиатского, «сибирского», что ли… Те же здания Совета, тот же Исполком, те же кооперативы… И те же хлопотливо-ленивые хозяйки, зевая, прогоняющие поутру козу или телку в стадо…
Только чаще слышится ни к селу ни к городу «сибирское» слово: «однако»… И слышно, как собеседник ваш, причмокивая, переворачивает во рту «серку»… А в остальном просто — Россия… Все равно — Европейская или Азиатская…
Квартирная хозяйка моя — полная «дама» с лицом, символизирующим исключительную, редко встречающуюся, химически-чистую глупость… Извозчик, еще когда вез меня сюда, говорил мне о ней:
— Останетесь довольны, гражданочка!.. Самая опрятная хозяйка по всему Златоусту!.. Живет по-господски и везде чистота…
У меня, признаться, тогда сердце екнуло: не люблю слишком аккуратных женщин. Мне всегда казалось, что постоянно моя, подметая, выскабливая жилье, они вместе с тем сметают, смывают, соскабливают что-то единственно ценное, нутряное со всего своего быта и с души своей… И, быть может, недаром некоторые святые давали обет не только смирения и бедности, но и внешней неряшливости и неопрятности…
Златоустская моя хозяйка оказалась и впрямь незауряд-аккуратной…
Простая, малограмотная, пригородная мещанка, вышла она года два тому назад вторым браком за советского правозаступника (по-старинному — адвоката) и когда увидела впервые мебель и всю прочую «господскую» обстановку своего мужа, — только руками развела и ахнула; да так и осталась на всю последующую жизнь потрясенная великолепием прежде мужниной, а теперь уж и ее собственной также обстановки…
В комнатах жить она не решилась и даже не всякого гостя там принимала, а переселилась вместе с девчушками (от первого брака) на кухню. А так как кухня ее таким образом стала жилой комнатой, а в комнате хозяйка непомерную чистоту любила, то и перестала в кухне стряпать…
— Чтобы дух был легкий… А также и копоть от печи может на стены сесть…
И готовила она круглый год, в мороз и в дождь, и в грозу, — на керосинке, посреди двора… А чтобы кухонные полки невзначай грязной посудой не замарать, посуду дома не мыла, а посылала девчушек мыть ее на речку.
Муж хозяйки большей частью был в разъездах и командировках, а когда приезжал он, она с робким трепетом ложилась вместе с ним на большую, всю облепленную подушками, кружевными да вышитыми под- и надодеяльчиками, — кровать в главной комнате… И слышалось в такие ночи, как хозяйка долго не спала, ворочалась с боку на бок, вздыхала.
— Ты что, Настенька? — Тебя блохи кусают, что ли?
— Что ты, что ты, Семен Сергеич! — Откуда бы у нас в доме блохам взяться?! — Христос спаси!.. Я вот только все беспокоюсь, — как я вспотемши, — так не засалить бы мне нового пододеяльничка… Он, чать, мелками вышит-то… — и снова слышался глубокий вздох…
— Семен Сергеич у меня образованные… Начитанные… Партийные… За то и должность хорошую имеют… Хорошо зарабатывают.
Должность-то у них сурьезная… И бумаг же, бумаг они другой раз домой приносят… Видимо-невидимо бумаг… Я, бывало, все прежде этими бумагами печи растапливала… А тут Семен Сергеич не велели… Потому как раз вышло, — нашла я на столе целую пачку бумаг всяких, а она меж собой перешитая… Ну я и сунула всю сразу в печку (день-то как раз был ветреный и печка нипочем не растапливалась…) Ну, а потом, как выяснилось, бумажки те были судебные, «дело» называются, — насчет одного, которого судить должны были… Насчет, значит, свидетелей, кто из них чего говорил…