По грехам нашим. В лето 6731...
Шрифт:
Наконец, приехали к церкви — время было уже около пяти, учитывая, что выехали из города мы в районе семи часов — уже десять часов разъезжаем. Все веселятся, едят, пьют. В каждых санях заметил и еду, и выпивку, вот только в наших с Еремеем только выпивка, и то не моя. Мне, видители, — нельзя. А сколько еще будет это «нельзя» длиться?
У церкви все вышли, бабы плакальщицы прекратили свой «плач Ярославны», мужик с медвежьей шкурой не появился. Божану вывел Войсил, держа под руки. Я, было, спохватился помочь, но Еремей меня остановил.
— Не можно, померла вона! — Торжественно
Если бы я не был историком, точно побежал спасать жену, но вспомнил поверие, что девушка умирает выходя замуж, все же тревога не оставляла, как и чувство голода.
В церквушке, которая была деревянной, и только с одной иконой все было долго и нудно. Я хорошо отношусь к религии, как и к церкви. Она в историческом плане сделала многое, нужна она была во все времена и как мировоззренческая концепция, и как важный социальный институт. Вот только, уж простите, не сильно я проникся церемонией, в отличае от многих присутствующих.
После церкви опять сели в сани, но уже вместе с Божаной.
— По здорову, Божанушка? — спросил я.
— По здорову. Зараз мы супружены, — радостно, но устало сказала Божана и положила на мое плечо голову.
Стало спокойно и уютно. Еремей же осушил до дна очередной кувшин, степенно перекрестился на купол церкви и прямо преобразился. Вместо залихватского гонщика появился серьезный профессиональный извозчик.
Мы приехали в богатую усадьбу с большим домом в центре — побольше, чем у Войсила, — хозяйственные постройки, большой загон. И… большая баня, в которой, наконец, уже не надо будет сдерживаться с любимой женщиной. Осталось только немного потерпеть. И все еще хотелось есть!
Мы стояли уже с полчаса на крыльце дома и, как было сказано Еремеем, просто ждали.
— Няси ея у дом и ставь! — скомандовал, наконец, Еремей.
Я не хилый, даже более того, но усталость дня, а еще одежды Божаны… Однако я взял ее и понес. Ощущение, пусть и через многие одежды, тела жены давали прилив энергии и сил. Идти долго не пришлось и уже в сенях мне приказали поставить Божану.
— Выход пред столы! — прокричали за дверью, откуда доносились звуки веселья, характерные для застолья. А еще — оттуда повеяли ароматы жареного мяса, духмяных каш, хлеба и порогов. У меня даже немного закружилась голова, жена, видимо, оказалась в схожей ситуации.
— Ходьте! — сказал Еремей и открыл двери.
Я взял за руку жену, и мы вышли.
— А хороши! Добре! Любо! — причитал нарочито громко Войсил.
Потом началась очередная порция церемоний. Преломление хлеба, что съесть не дали, благословление Войсила и Агафьи Никитишны, которая даже прослезилась. На нас одели полотенце, которое назвали «ручником», потом связали мою левую и правую руку Божаны. Посадили за стол на центральное место, но не налили, не наложили еду. Сидеть за полным, прямо ломящимся столом и не поесть? Хотелось прямо прокричать: «А вы, господа, знаете толк в извращениях!», вот только сдержался.
Вышел опять мужик со шкурой медведя и стал демонстрировать свои экзерсисы. Рычать, якобы пугать присутствующих, тереться об углы. Я же чуть скосился, чтобы не сорвать
Через примерно час женщины, возглавляемые Агафьей Никитишной, с какими-то песнями развязали наши с Божаной руки и увели мою жену. Я уже было начал жадно озираться на стол, уверенный, что уже можно поесть, но как стояла еда поодаль, чтобы я не дотянулся, так там и осталась.
Зато все сорок минут, в течении которых я одиноко сидел в компании пятидесяти едоков, рассматривал еду. Из того, что я рассмотрел — были каши. На центральном месте стояла гречневая каша и, как можно понять из уже остатков — самое востребованное блюдо. Еще были тарелки с овсяной кашей из цельного зерна. Рыбы, гусей, тушеного мяса и жареных поросят было просто очень много. А еще очень много кувшинов с разным наполнением. У гостей же были поголовно серебрянные кубки, которые наполняли вездесущие молодые женщины.
Через еще минут сорок вышла Божана с укутанными в странный головной убор волосами, которые были переплетены. Длинная могучая коса сменилась двумя или даже тремя — под таким ракурсом не рассмотреть. Жена молча села возле меня. Да — три косы!
— А не треба уложить венчаных? А друзи мои? — прокричал уже слегка захмелевший Войсил.
— Да! Да! — прокричали все.
Первым со своего места сорвался Еремей, который последний час пихал в себя все съестное как в последний раз и успел не меньше четырех кувшинов опустошить. Свидетель сидел рядом со мной, но вот я не мог дотянуться до всей той еды, что стояла возле могучего богатыря, да и не успел бы.
Еремей ушел, но буквально через минуту вернулся. Под скабрёзные но незлобивые шуточки мы ушли из пиршественного зала. Еремей привел нас в просторную горницу, где было большое ложе с лежащей шкурой медведя сверху. Наш дружка ударил шкуру плеткой и ничего не говоря вышел за дверь.
Я огляделся, и первым делом хотел навалиться на еду и питье, которые стояли рядом с ложем, но обратил внимание на молчаливую жену, которая стала на колени, опустила голову и протянула мне плетку.
— Ты чего? Божаночка, встань! — попросил я и попытался поднять жену.
— Невместно, невместно, прости! — стала протестовать Божана. — Калину красную честному люду не покажешь. Бей меня.
— Не буду, — категорически сказал я. — Хочешь обряд? Давай плеть!
Я взял плеть и сделал вид, что бью и откинул этот инструмент садо-мазо. Божана подскочила и безмолвно опять покорно поднесла плетку. Это продолжалось три раза, а потом жена сама оголила спину и силой три раза полоснула себя. На мои попытки остановить ее, только просяще посмотрела на меня, а в глазах боль. Хотелось помочь, вывести жену из этого состояния, но осознавал, что бессилен. Пока бессилен, но я сделаю эту женщину счастливой!