По грехам нашим. В лето 6731...
Шрифт:
— Ну, досыть, давай снедать! — сказал я после паузы, когда мы играли в гляделки. Молчание затягивалось и нужно что-то делать. И ничего лучше не вдохновляет, как сытно поесть после целого дня голодания. Я жадно посмотрел на курицу, хлеб и кувшины.
Был на Севере Руси обряд, когда разламывают курицу и хлеб напополам в символ плодовитости. Я так и сделал и жадно вцепился в свою половину курицы. Большую же часть хлеба Божана забрала для коров — тоже по поводу плодовитости.
Ну а потом…
Да устали мы так, что и хватило-то сил на один раз «потом». Тем более, что Божана так суетилась, не зная как помочь, что делать, что пришлось
Между тем, я был счастлив, и даже не хотелось думать о будущем, о прошлом, только наслаждаться настоящим. Люди не умеют наслаждаться жизнью, часто замечают только негатив, а в жизни много радости и счастья. Вот я в чужом времени, перед судьбаносными событиями, с непонятными, даже мутными перспективами. И я — счастлив!
Средневековые "Штирлицы"
Глава 13. Средневековые «Штирлицы»
Поспать нам дали не долго, казалось, и вовсе не спали. У входа в горницу, где мы находились, началась суета. Хмельные выкрики, ор. Голос Еремея возвышался над другими, и только его можно было с трудом понять, остальные звуки сливались в сплошной гул.
— Не пущу! Ступайте, зашибу! — кричал наш дружка, выполняющий, наверное, роль рынды.
Если бы не смех и песни, можно было подумать, что нашу комнату действительно берут штурмом.
— Выди, любы до людей, — сказала заспанная Божана.
— А ты оденься хоть, — сказал я. Жена стала суетливо накидывать одежду на нижнюю рубаху.
— Так в баню зараз пойдем, — сказала Божана, накидывая поверх всего шкуру медведя — прямо языческий тотем.
Да, за последние полтора суток женушка уже третий раз в баню пойдет, я второй. Чистюли! «Дикий обычай северных варваров», — сказали бы просвещенные европейцы. Вон Людовик Солнце так и вовсе два раза мылся за всю жизнь. Может европейцы нас лентяями считают, типа «моется тот, кому чесаться лень»?
Звук нарастал и уже послышались удары в дверь.
— Супражалися ужо? — крикнул, судя по голосу Войсил. — Давай до коров да в баню.
Я посмотрел на Божану, которая выглядела напряженно.
— Люба моя, чего смурная? — спросил я, одеваясь.
— Дак, калину красную не поднести до дядьки, — смущенно сказала она.
Обычай с калиной, видимо, должен был символизировать лишение невинности молодой жены. По мне так — безразлично. Нравы XXI века, которые еще преобладали во мне не вызывали противоречий по поводу невинности. По мне, так наивному поведению Божаны не смогла бы соответствовать и самая принципиальная девственница прогрессивного века XXI.
— А есть калина? — спросил я.
Божана потупилась, и мне пришлось три раза повторить вопрос, постепенно добавляя металла в голос. Ветка калины с гроздью крассных ягод оказалась в углу под накинутым сверху полотенцем.
— Усе добре, дядька не дасьть хулу нести, да и я — муж твой обороню ад языц скверных, — сказал я, обнял жену и поднял калину над головой.
— Любы мой, не чаяла я бабьей радости, — Божана поцеловала меня в губы. — Ходь да людей.
Я открыл дверь, и опять окунулся было в круговорот шума и веселья. Какие-то приветствия, шуточки. Но все замолчали и уставились на поднятую в моей правой руке гроздь алой калины. Собравшиеся стали смотреть друг на друга, не зная как реагировать на ситуацию. Видимо, слухи и оговоры ходили давно и никто не ожидал подобного пассажа.
Ситуацию спас отец Филиппа, который предложил всем собравшимся
Войсил же смотрел на меня. Взгляд его говорил: «Спасибо!». Я же в ответ еле заметно кивнул. Мой тесть взял шкуру медведя, на которой мы возлегали и одел ее на какую-то молодую девушку, одетую богато и ярко, явно приглашенную на свадьбу и не холопку.
— А хлеб корове даси, апосля у баню, тамака сетью рыбацкай покрой молодую, да ветку з листами хай возьме, — увещивал Войсил меня, пока вся толпа восхищалась молодой женой, собираясь скопом провожать молодых во двор.
На улице, прямо возле крыльца стояла корова, которой и следовало съесть хлеб, что был в нашей горнице. А корова то была — не больше теленка! Тут я немного переиначил обряд, потребовав привести моих коней и собаку. Коням я отдал остаток хлеба, а псу дал кусок специально оставленного для этого курицы. Мои нововведения противоречия не вызвали, а кони и собака привели собравшихся в восторг. Было даже типа «А дай прокатиться». Начали забиваться и на случку Шаха. Вот у кого проблем с «сопряжением» не будет — по двору бегали две суки, одна из которых была довольно большой собакой и от нее может получиться неплохой помет.
В бане мы были, хвала богам, одни, но все принадлежности — сеть, ветка, что-то в кувшинах, — были, как и новая одежда. Я знал, что был обряд, когда в бане с молодыми был и ведун, который и должен был на голые тела одевать сеть, да и другие действия. Но никакого мужчину рядом с обнаженной своей женщиной не потерплю. Становлюсь приверженцем домостроя!
Наконец, произошло то, что будоражило мое сознание и естество с посещения бани на заимке.
Божана была прекрасна, она то одергивала меня, то предавалась страсти, когда уже я был готов — снова одергивала. Довела до такого исступления, что я уже ревел как медведь, охватывая женское молодое тело. Божана старалась сдерживаться, но и она стала произносить нечленораздельные звуки вперемежку со стонами. Я, по сути проживший целую жизнь, насыщенную похождениями и сексуальной распущенностью не мог вспомнить были ли подобные эмоции в той жизни. И не мог. Да и не было такого наплыва страсти, желания, даже вожделения. И это была магия, когда не опытная женщина, поддавшись только инстинктам, становится искусной любовницей. Вчера в горнице не было такой страсти, мы были уставшие, суетливые. Сейчас же я был бурлящим океаном, Божана была ветром, который раздувает волны, а еще было нечто сакральное, непостижимое и это было землетрясение, ядерный взрыв, который вызвал цунами и эта волна нас поглощала.
— Корней! Все добре? — кричал у входа в баню Ермолай.
Ему не отвечали, потому что мы не слышали ничего, кроме своей страсти.
— Корней! — продолжал уже слегка опасливо кричать Ермолай, который, видимо все еще отыгрывал роль нашего дружки и по совместительству рынду-охранника.
— Все хорошо! — прорычал я громко, чтобы успокоился дружка. Жениться ему надо!
Потом под скабрёзные шутки был выход к столу. А после Божана пропала. Меня оставили за столом. И я уже смог насладится застольем. А здесь были и жаренные поросята, и тетерева, лебеди, осетра, орехи, тушенная в горшках свинина, куски говядины, хлеб, каша — глаза разбегались. Казалось, стол стал еще богаче на блюда. И это второй день! Вот только людей было значительно меньше.