По холодным следам
Шрифт:
В то же время не могу сказать, что мне не нравится смотреть на мир глазами Джейн. Вдохновляет, что я сумела бросить вызов миру, даже если в повседневной жизни я иду с ним на компромиссы и играю по заданным правилам. Я провела всю жизнь с оглядкой, и что теперь? Тропы моих помыслов заросли, выбранная модель поведения не принесла результата. Может быть, это побочный эффект изучения поэтов-романтиков, этих фетишистов неординарности, которые два столетия назад разрушили традиционные ценности, представив их банальностью; может быть, поэтому я и не могу нормально общаться с теми, кто любит меня и кого люблю я. Но я стараюсь наладить отношения с Джейн. Я слушаю ее, воображая удар мокрого мяча о кроссовки на спортивной площадке, и в конце каждого телефонного разговора чувствую, что грязная камера, освещенная флуоресцентными лампами, давит на меня чуть меньше.
У происшествия нашлись свидетели: молодая пара, которая той ночью брела по лужайке, чтобы полюбоваться светящимся водопадом. У юноши есть судимость, и он не может давать показания, но девушка подтвердила: хоть она и не могла видеть нас с Джули с того места, где находилась, зато благодаря подсветке фонтана хорошо разглядела жертву. Человека с поднятыми руками, умоляющего о пощаде. Раздался выстрел, человек упал в воду. Но девушка не стала звонить в службу спасения.
Это сделала я.
Как назло, судья, назначенный для нашего громкого дела, — бывший окружной прокурор. Он известен тем, что неизменно отклоняет апелляции, принимает сторону обвинения и даже дает показания против тех, кого судит. Кроме того, он так громогласно вещает о своих отношениях с Христом, будто получил от Чака взятку. Мысль об ученой безбожнице, гниющей в окружной тюрьме — заведении, славящемся жестокими порядками, которые мне предлагают смягчить в обмен на стукачество, — наверняка нравится судье Кроффорду не меньше, чем стороне обвинения, которая подает одно ходатайство за другим об отсрочке слушания дела о моем залоге, используя любые предлоги, от демонстрации фото, где Джули шепчет что-то на ухо Максвеллу, до нездорового ажиотажа по поводу ужасных нападок на уважаемый столп общества.
Тюрьма грязная, переполненная, находиться здесь унизительно и мучительно скучно. Тут запрещены телефонные звонки, входящие письма ограничены по длине и подвергаются тщательной цензуре, а официальное одобрение заказа на получение книги тянется месяцами. Я бы заплатила кучу денег за возможность почитать что-нибудь и отвлечься от мрачной обстановки. Но если Кроффорд ожидает, что заключенные будут приставать ко мне, то ошибается. Женщины меня не трогают. Должно быть, среди них уже распространился слух, что я застрелила человека, который похитил и изнасиловал мою дочь. Доказать, что дело было именно так, конечно, гораздо сложнее, однако именно на этом зиждется моя самозащита. В полицейском участке я умоляла проверить ДНК жертвы с места преступления в бункере в Ривер-Оукс и воспользовалась единственным телефонным звонком, чтобы оставить сообщение для Алекса Меркадо. Должна признать, что, хотя и можно заметить в форме нависающих бровей Максвелла и в его голубых глазах с опущенными веками сходство с портретом похитителя, все же бородатое, с квадратной челюстью лицо проповедника, знакомое всем по билбордам, не слишком напоминает набросок, сделанный восемь лет назад полицейским художником со слов десятилетней Джейн.
На том рисунке изображен тощий парень в толстовке и с длинными волосами, собранными в хвост.
К тому же сам Максвелл утверждает, что мы с Джули шантажировали его вместе.
Да-да, Чак вполне себе жив. Выстрелив, я попала ему в плечо, и он упал на спину в фонтан, прежде чем я успела заметить, что пуля его не убила. Это и к лучшему. Если бы я сразу сообразила, что он не умер, то, без сомнения, продолжала бы стрелять, пока не кончатся патроны. Я рада, что не сделала этого, — и не потому, что смерть Максвелла была бы такой уж большой потерей для мира; не потому, что хочу видеть его не мертвым, а униженным, разоблаченным и упрятанным за решетку на всю жизнь. Просто, если бы он погиб, прокуроры могли бы выдвинуть мне обвинение в убийстве прямо сейчас. В Техасе даже случайная смерть, произошедшая во время совершения преступления, карается смертной казнью, а шантаж считается уголовным преступлением. Когда я нажимала на спусковой крючок, сохранение собственной жизни не стояло на первом месте в моем списке приоритетов. Но теперь все по-другому, потому что моя дочь вернулась ко мне.
Я хотела бы сказать, что это произошло в мгновение ока; что там, у стены воды, с пистолетом, направленным на Чака Максвелла, я вдруг увидела тринадцатилетнюю Джули в лице взрослой девушки. Как стереокартинка, на которую смотришь неделями, а потом внезапно проступает объемное изображение. Но это было бы неправдой. Потому что я всегда знала, что это она. С самого начала, с того момента, как она появилась на пороге. Я знала — просто не верила. Ее ложь и увертки подогревали сомнения, уводили в сторону. Моя новая версия Джули похожа на оптическую иллюзию: черное пространство в форме канделябра или вазы между двумя профилями. Представьте себе два лица, Джули тогдашнюю и Джули теперешнюю, которые смотрят друг на друга в профиль через глубокую рану горя. Все это время я видела только уродливые очертания того, что находилось между ними. Черную пропасть травмы.
Я не разговаривала с Джули с самого ареста, поэтому до сих пор не знаю, что скрывается в этой черной дыре. Но я готова принять силуэты, которые находятся по обе стороны от нее. Джули — до и Джули — после.
На досудебном слушании прокуроры просят перенести дату судебного разбирательства. Сначала я думаю, что меня хотят запугать, держать в напряжении. Но затем слышу слова «жертва убийства в Ривер-Оукс» и догадываюсь, что Алекс Меркадо получил мое телефонное сообщение. Главный адвокат по моему делу снова просит внести залог, пока полиция расследует связь между Максвеллом, Джули и Шарлоттой Уиллард, тринадцатилетней девочкой, которая исчезла из дома на границе Луизианы, в округе Борегард, примерно через полгода после того, как пропала моя дочь. Анализ ДНК подтвердил, что останки в бомбоубежище принадлежат Шарлотте Уиллард. И домом этим первоначально владела бабушка Максвелла. Возможно, Алекс писал мне об этом в сообщениях, но мне придется подождать, пока разрешат проверить телефон. Я помню, как Джули сказала: «Наш старый дом». Алекс ошибся насчет ее смерти, но в остальном оказался прав. Он просто перепутал девочек: кто сбежал, а кто погиб. На самом деле все могло обернуться и по-другому. Я снова думаю о той страшной фотографии, и ужас, который выпал на долю той девочки — другой, не моей дочери, — душит меня. Я представляю горе ее матери и снова начинаю жалеть, что мой выстрел не убил Максвелла.
Судья в очередной раз отказывается освобождать меня под залог, но адвокат выглядит обнадеженным. При встрече он рассказывает мне об анонимном посте в Интернете некоей девушки. Она пишет, что тоже подверглась сексуальному домогательству со стороны Максвелла, а когда ее мать пожаловалась, их исключили из церковной общины. Кроме того, одна из сотрудниц методистской церкви Спрингшира, на сей раз не анонимная, а с именем, утверждает, что Максвелла девять лет назад уволили с должности руководителя молодежной группы после жестокого обращения с ее дочерью. Обе женщины немедленно получают от адвокатов «Врат» приказ прекратить нападки на уважаемого пастора.
Но теперь начинают давать показания и другие похищенные дочери.
Заключенные тюрьмы округа Харрис не могут принимать телефонные звонки, письма без цензуры или недозволенные книги. Зато у меня есть неограниченный доступ к юридическим документам, связанным с предстоящим судом. На следующей встрече адвокат протягивает мне толстую папку:
— Расшифровка показаний. Думаю, вам стоит прочитать это, Анна.
Любая информация только на пользу, и я говорю ему об этом.
Он вздыхает:
— Должен вас предупредить… Читать это не так-то просто.
Листая сотни страниц и встречая одно имя за другим, я прихожу в ужас.
— Они все стали жертвами Максвелла?!
— Нет, — отвечает адвокат. — Только одна.
Джули
все еще чувствовала себя кем-то другим.
Она — это я. Я — это она. Конечно, я знаю это. Но…
Может быть, мне просто стыдно. Джули теперь кажется мне полной идиоткой. Еще в детстве она придумала себе друга — лошадку из книги, даже не помню из какой. Белую лошадку с серебристой гривой. Когда Джули ехала в автобусе в начальную школу, она обычно смотрела в окно и представляла себе лошадь, скачущую рядом с автобусом. Даже протягивала руку, будто кормит ее сахаром. Это была не просто фантазия, она почти видела ту лошадь.