По холодным следам
Шрифт:
Семь. И это только те, чьи родственники захотели общаться с полицией.
— Спасибо, что пришел, — говорю я.
— Не успел получить разрешение на предварительный телефонный звонок, — поясняет Том. — Думаю, раз уж обвинения сняты, судебная система постаралась побыстрее сбыть тебя с рук, чтобы сэкономить деньги налогоплательщиков.
— Здравая мысль.
Мы молча стоим под флуоресцентными лампами.
— Анна…
— Все в порядке, — уверяю я.
— Прости меня.
— Ты ни в чем не виноват, — возражаю я.
— Прости, что меня не было рядом. Я просто взял и самоустранился. Нельзя было оставлять тебя одну.
— Ты хороший человек, — произношу я устало, поскольку этот разговор утомляет меня. — Всегда стараешься кому-нибудь помочь. Мне не нужна была твоя помощь, поэтому ты предложил ее кому-то другому.
— Если бы я мог все переиграть…
— Не надо, — перебиваю я. — Благодаря тебе ей вернули дочь. Этого уже не изменишь, вот и не говори, что хотел бы все переиграть, лишь бы меня порадовать. Меня это совсем не порадует.
Он выглядит обескураженным, и я невольно смягчаюсь.
— Честно, Том, — продолжаю я, — такое облегчение знать, что ты не ангел. Не идеал, которому я никогда не смогу соответствовать.
Я не говорю ему, что мне было больно видеть, как он упал с пьедестала. Вот почему людям нужен Бог: потому что даже у лучших из нас есть недостатки. Я всю жизнь гордилась своей рациональностью, отсутствием тяги к потустороннему, не понимая, что моими личными богами были Том и Джули. В общем-то, хорошие люди. Но человек хорош ровно настолько, насколько ему позволяют условия, предлагаемые вселенной.
Наконец появляется дежурная с пакетом, в котором лежат мои одежда и сумка. Я проверяю вещи и подписываю бумаги. Потом несу пакет в туалет для посетителей, переодеваюсь в свою обычную одежду, аккуратно складываю синюю тюремную униформу. И снова предстаю перед Томом, уже похожая на себя.
Муж улыбается.
Оставляя тюремное облачение на стойке регистрации, я гадаю, как сложится у нас с Томом. Если он может так легко улыбаться, увидев меня такой, как раньше, если он способен так быстро забыть меня в образе узницы, то вряд ли вообще понимает, кто я такая. Мы выходим на яркий свет. Солнце палит, и воздух обжигающе горяч.
— Как ты думаешь, Джейни вернется домой? — спрашиваю я, думая о ее первом свидании с парнем из команды по кикболу. Я пока не знаю, как все прошло, но мне удалось удержаться от советов встретиться с ним в людном месте и сообщить друзьям, куда они собираются пойти.
Том выглядит смущенным.
— Она останется там еще на некоторое время, Анна. Она действительно хочет выбрать верный путь, подтянуть все свои «хвосты» и показать преподавателям, что она может выстоять. — Он вздыхает. — Мне очень жаль. Но ты же знаешь Джейни.
Я знаю Джейни. «Хвосты» — не более чем требование внимания к себе, но сейчас у нее действительно ужасное время. Однако Джейн хорошо справляется с давлением обстоятельств и в тяжелой ситуации способна проявить неожиданное великодушие. Потом, когда все успокоится, она вернется в свой мир. Я думаю о ее дневниках.
— Подождем. Вот увидишь, еще до конца года она поменяет специализацию на писательское мастерство.
— Почему ты так думаешь?
— Она захочет написать мемуары.
Том смеется, ему по-прежнему немного неловко. Мы садимся во внедорожник и двигаемся к автостраде. Тишину заполняет шум кондиционера, работающего на полную мощность.
Сейчас чуть больше шести, и толпа из центра города в основном рассеялась, но, добравшись до развязки, мы попадаем в пробку. Заходящее солнце, проникая под козырьки, бьет сквозь лобовое стекло, и тонировка на задних окнах, кажется, только задерживает тепло внутри. Когда мы замедляемся почти до полной остановки где-то в районе Восса, кондиционер выдыхается и начинает издавать тихий хрип. Интересно, когда он окончательно выйдет из строя? Только бы не летом!
Внезапно я говорю:
— Останови машину.
— Давай на следующем съезде?
— Остановись сейчас же!
Муж включает аварийные огни. Движение вялое, но Том пересекает три полосы, размахивая рукой перед зеркалом заднего вида, как флагом. Как только колеса въезжают на обочину, я открываю дверцу, и Том давит на тормоза. Резкий приступ тошноты поднимается к горлу, и меня выворачивает прямо на тротуар. И хоть я почти ничего не ела, рвота не прекращается. Перед глазами сначала все краснеет, потом становится темным. Том тут как тут, стоит на коленях позади и поддерживает меня, обнимая своими большими руками. Волны жара, воняющие бензином и рвотой, поднимаются от тротуара, и каждая из них приносит с собой новый спазм. Через пару минут я откидываюсь назад и сажусь мужу на колени, как в кресло; он оседает под моим весом, и мы валимся на гравий обочины.
— Она сама ушла от нас, Том, — говорю я, но мой голос тонет в придорожной симфонии гудков.
Он продолжает гладить мне волосы на мокрых от пота висках, но теперь, несмотря на зной, я дрожу, мне холодно и жарко одновременно. Я отстраняюсь, поворачиваюсь к Тому лицом, начинаю говорить громче, но он качает головой, все еще не слыша. Тогда я наклоняюсь к нему, широко раскрываю рот и кричу во всю глотку:
— Джули сама ушла!
На этот раз он понимает, но в ответ качает головой.
— Идем! — кричит он и начинает подниматься, протягивая мне одну руку, а другой указывая на машину.
Но крик высвободил чувства, которые всю прошлую неделю были заперты в грязной клетке тюремной камеры. Показания Джули все еще душат меня, и, если я не выпущу их наружу, они пробьют дыры в легких, и я задохнусь.
— Том! — кричу я. — Она сама ушла!
— Я знаю! — кричит он в ответ.
— Как ты можешь быть таким спокойным?! — возмущаюсь я.
— Давай, Анна, садись в машину!