По холодным следам
Шрифт:
Наши тела образуют углы треугольника. Человек с выставленными вперед руками прижался к водяной стене, вода льется ему на плечи и колотит по шее с такой силой, что голова трясется. Я замерла, успев встать на одно колено. И Гретхен с пистолетом.
— Эсфирь, — говорит Максвелл, — пожалуйста.
Она, игнорируя его, обращается ко мне:
— Знаешь, а он прав. Я занималась сексом за деньги больше раз, чем могу сосчитать. Я блудница. Я делала и гораздо более ужасные вещи. Воровала у людей, которые меня любили. Обманывала их, использовала, а потом бросала.
— Джули, — произношу я, забыв,
Она резко поворачивается ко мне, и пистолет теперь направлен на меня. Я отшатываюсь, и ствол возвращается к Максвеллу.
— Не называй меня так. Я навсегда покончила с Джули.
Внутри у меня что-то обрывается, словно в груди лопнуло легкое. Или вода в фонтане закипела, обварив мне ноги, и кожа ниже щиколоток слезает клочьями. Впрочем, это преувеличение. На самом деле я чувствую вот что: все части тела словно расползаются, и то, что было мной, исчезает. Представьте, что вас покинул самый важный человек в жизни, — вам покажется, что и вы сами себя покинули: вас покинули внутренности или нога сбежала вместе с бедренной костью, почему бы и нет, случаются и более странные вещи. Как, например, нынешняя сцена у фонтана, когда Гретхен, или Эсфирь, или кто она там наставляет пистолет на Максвелла и произносит слова, которые кажутся мне совершенно бессмысленными:
— Я вернулась к нашему старому дому, Джон Дэвид. Потребовалась целая вечность, чтобы найти его. Я не могла вспомнить, как здание выглядело снаружи, но это не имеет значения, потому что его больше нет. Просто пустырь, если не считать полицейской ленты вокруг входа в бункер, да еще креста, цветов и плюшевых мишек. — Она делает паузу. — Думаю, убедив меня, будто это я убила Шарлотту, ты просто замуровал бункер и начал жизнь заново. Видит бог, я пыталась сделать то же самое.
Лицо у нее слишком мокрое от брызг, чтобы разглядеть слезы, но я слышу, как прерывисто она дышит.
— Но другие люди помнят о той мертвой девочке. Ты бы видел, сколько там горящих свечей. Никто не знает, кто она такая, но люди не собираются ее забывать и двигаться дальше. И я не собираюсь. Я никого не убивала. Мне уже не тринадцать, и ты не сможешь снова внушить мне, будто это моя вина. — Она делает еще шаг вперед и поднимает пистолет. — Я тебе не позволю.
— Помогите мне, Анна, пожалуйста, помогите! — умоляет Максвелл.
Как можно незаметнее я перемещаю ногу по дну фонтана.
— Не подходи к нему! — кричит она.
— Ладно. — Между нами словно многотонная стена воды, которую я должна пробить. — Гретхен.
Это привлекает ее внимание, и она резко поворачивается ко мне.
— Я знаю, кто ты. Знаю о Кэле. — Я медленно поднимаюсь на ноги. — Я знаю, что он отец ребенка. Может, ты любила его по-настоящему.
— Не смей.
— Прошу тебя, подумай о том, что ты делаешь. Подумай, прежде чем нажать на спусковой крючок.
— У меня было достаточно времени на раздумья.
— У меня тоже, — говорю я, все еще по щиколотку в воде, и начинаю медленно продвигаться вперед. — И мне кажется, что ты не убийца.
— Я ничто. Пустое место.
Но для меня она не пустое место. Весь последний месяц я кормила и одевала эту девушку. Я обнимала ее, когда она рыдала в ту ночь на полу ванной; я сидела в приемном покое больницы и молилась, чтобы она выжила. Но сейчас я не молюсь. Нельзя отводить от нее взгляд, иначе она выстрелит. Одна нога почти у самого края фонтана. С каждым шагом, который я делаю к ней, ее лицо выглядит все моложе и моложе. Я борюсь со стеной, разделяющей нас, продираюсь сквозь ее сопротивление, словно через стремительный поток.
— Ты моя дочь.
Я уже достаточно близко, чтобы дотянуться до ее запястий. Ее руки, сжимающие пистолет, совсем не дрожат.
— Джули.
Она трясет головой.
— Анна, — шепчет она испуганно.
— Мама, — поправляю я и осторожно обхватываю пальцами дуло пистолета, в любой момент ожидая обжигающего жара вылетающей из ствола пули.
— Я не та, за кого ты меня принимаешь, — бормочет она еле слышно.
— Кем бы ты ни была, я люблю тебя, — твердо отвечаю я. А потом у меня в руках оказывается пистолет, и я медленно и осторожно нащупываю предохранитель, не сводя с нее глаз. — Что бы ни сделал этот человек, не стоит из-за него разрушать себе жизнь.
— Он похитил Джули. — Она смотрит на меня распахнутыми голубыми глазами. — Мама, это он.
От этих слов останавливается время, рев водопада сменяется странной тишиной. Сумка выпадает у меня из рук, и оттуда вываливается стопка бумаг, моментально намокая и закручиваясь по углам.
Поток воздуха от водяной стены ворошит и переворачивает листки, и я замечаю среди них церковный бюллетень. Откуда-то из тишины доносится вопль Максвелла:
— Она врет, Анна!
Но слова, сказанные ею минуту назад, продолжают звенеть у меня в ушах. Бункер. Полицейская лента. «Наш старый дом».
— Вижу, ты знаешь мое имя, — говорю я Максвеллу и нажимаю на спусковой крючок.
Эсфирь
девственница и сирота, жила с дядей Мордехаем. Она была создана для великих дел.
Однажды царь света призвал ее к себе во дворец, потому что ему нужна была новая жена, а Эсфирь считалась самой прекрасной девственницей во всей округе. Она испугалась, ведь ей, скромной девушке, не хотелось опозориться во дворце царя света. Но Эсфирь узнала голос Бога в призыве царя света, а когда Господь зовет, ему нужно повиноваться. И она пошла к царю. Он увидел ее и сразу же полюбил, но поначалу не хотел прикасаться к ней. «У тебя грязная одежда, — сказал он. — Ты не должна осквернять мою постель». А что случилось потом?
— Эсфирь заплакала от стыда.
— Верно, Эсфирь заплакала от стыда. Но царь света утешил ее: «Не плачь, дитя мое. Имей веру в Господа, и однажды ты станешь настолько чище и прекраснее, что тебе и не представить». И что она тогда подумала?
— Она подумала, что он ошибается.
— Потому что?..
— Потому что она была недостойна.
— Но?..
— Она не задавала вопросов царю света.
— Почему?
— Потому что он говорил голосом Господа.
— «Что же мне делать?» — спросила Эсфирь. «Ты должна прожить год во дворце с моими наложницами», — ответил царь. Эсфирь слышала голос Господа в повелениях владыки и знала, что Господу нужно повиноваться. Поэтому она склонила голову и отправилась жить к наложницам.