По холодным следам
Шрифт:
Именно в тот момент, когда я решаю, что найти Джули не удастся, она вдруг появляется на экране: крупным планом высвечены черты ее лица, которые я так тщательно изучала, а сейчас они увеличены в сотни раз и парят над головами зрителей. Я завороженно смотрю, как Максвелл подходит к ней и наклоняется, брови у него сострадательно изогнуты, он кладет руку ей на плечо. Рыжеволосая девушка поднимает к нему лицо, встает на цыпочки и придвигается так близко, что кажется, будто она собирается поцеловать его. Она прижимается губами к уху проповедника и что-то шепчет. Выражение лица Максвелла резко меняется. Глаза у него внезапно расширяются, брови взлетают вверх, а рот открывается в судорожном вздохе, будто Чака ударили коленом в пах.
Камера поспешно переключается на другого прихожанина.
Я перевожу взгляд с экрана на сцену, отчаянно пытаясь не потерять девушку из виду, пока она не растворилась в толпе. Вот она, одной рукой держится за плечо Максвелла, все еще стоя на цыпочках, чтобы быть вровень с ним, а пальцем другой руки тычет ему в грудь. Он отшатывается, а девушка поворачивается, чтобы уйти. Двое мужчин в костюмах, выскользнув из толпы, направляются к ней, но Максвеллу удается их опередить: он делает выпад, хватает ее за плечо и наклоняется вперед. Тело у него напряжено, он пытается удержать Джули, прижимает ее к себе крепче, чем дозволяют приличия, но она вырывается из его объятий, отталкивает проповедника и скрывается в толпе, прежде чем два телохранителя успевают остановить ее.
Когда я снова перевожу взгляд на Максвелла, он уже разговаривает со следующей зрительницей из очереди, их лбы так близко, что почти соприкасаются, но даже мне понятно, что думает он не о женщине, которой отпускает грехи. Он думает о Джули, а Джули больше нет.
Я поднимаюсь со своего места, чтобы последовать за ней, но потом сажусь обратно. Она на первом этаже, а я наверху; к тому времени, как я доберусь до выхода, она будет уже на полпути к машине Тома, а я припарковалась гораздо дальше нее. В любом случае я понятия не имею, что я видела минуту назад, и даже не представляю, о чем говорить, если мне удастся ее догнать. Ясно одно: судя по встревоженному выражению лица Максвелла и той интимности, с которой они обнялись, они знают друг друга. Что же она прошептала ему на ухо? Угрозу? И что может быть общего у Джули с Максвеллом?
Она не Джули, напоминаю я себе.
Когда служба подходит к концу, музыка нарастает и оглушительно гремит, экраны в последний раз вспыхивают и темнеют, логотип храма над выходами загорается красным, двери открываются. Финал шоу грандиозен. Солисты покидают сцену, люди вокруг меня выглядят счастливыми и немного утомленными ураганом благодати. Я выхожу, спотыкаясь и чувствуя себя опустошенной. Оказавшись на свежем ночном воздухе, проверяю телефон: там новое голосовое сообщение двадцатиминутной давности. Сигнал, должно быть, плохо проникает внутрь бетонного каркаса здания, потому что я не почувствовала вибрации. Но тут я вижу номер и торопливо подношу трубку к уху, чтобы прослушать сообщение.
— Привет, Кэл. Это Гретхен.
Тот же голос кричал: «Мама, папа!», когда она обнимала нас в приемном покое; тот же голос прошептал: «Вы, наверное, действительно очень хотели меня найти», прежде чем она разрыдалась. И теперь этот голос признается, что девушка, живущая в моем доме, — не моя дочь. После всего, что я узнала, казалось бы, глупо удивляться. Но ее прямое признание страшнее нечеткого видео с концерта, даже страшнее фотографии с места преступления, потому что только теперь я понимаю: до сих пор у меня была тонкая нить надежды, за которую я держалась. А со словами «Это Гретхен» нить лопнула.
Однако сообщение продолжается.
— Мне нужна твоя помощь, Кэл. Мне страшно. — Она плачет. — Если ты все еще на этом номере, значит, в Хьюстоне. И если ты нашел меня, то, может быть, ты все уже знаешь? Может быть, даже знаешь самое худшее? — Она хрипло всхлипывает. — Если ты останешься со мной даже после того, как узнаешь самое худшее, я пойму, что ты все еще любишь меня. Я иду к фонтану «Водяная стена», чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, который сделал это со мной. Он будет там в полночь. Пожалуйста, приезжай. Я не хочу идти одна. — Голосовое сообщение прерывается гудком клаксона, за которым следует грохот, будто она уронила трубку. — Кэл, я не знаю, имеет ли это какое-то значение, но в течение нескольких недель я… у нас… думаю, это была девочка.
Синтезированный голос командует: «Нажмите семь, чтобы повторить сообщение. Нажмите восемь, чтобы удалить это сообщение. Нажмите девять, чтобы сохранить…»
Я нажимаю девятку. Когда мы встретимся, пусть ее голос будет у меня в кармане в качестве доказательства. До своей машины я добираюсь за полчаса до полуночи. Надо найти эту девушку сегодня, прямо сейчас, пока не прошел запал. И тогда я потребую от нее отчета, какого черта она тут делает и почему мучает мою семью.
Теперь, когда я знаю, что Джули — всего лишь Гретхен, расплывчатое лицо на видео, второсортная певичка, самозванка, фальшивка, у меня нет выбора. Все это время с нами была Гретхен. А полночь уже близко.
Она
не почувствовала удара, а просто погрузилась во тьму, как в омут, словно она тонула и черная вода заполняла ее. Наверху маячило красное пятно, и чем ближе она оказывалась к нему, тем становилось больнее. Темнота была мягкой и сияющей, как ночные облака, как иссиня-черные крылья взлетающих птиц, как дно океана, как черная бархатная подушечка, на которой лежит бриллиантовое кольцо. Темнота была такой же черной, как ее спящее сознание.
Она тянулась к зыбкому, колеблющемуся красному свечению, она стремилась выплыть, боролась с темнотой, а та пыталась поглотить ее, как тонущий алмаз, обвивалась слепыми щупальцами вокруг ног и мягко тянула вниз, окружала тихим карканьем черных птиц и уносила в иссиня-черное небо. Но каждый раз, когда она готова была раствориться в этой обманчивой мягкой тьме, она слышала крики Шарлотты. Затем звук удара — и крики прекратились.
Потом еще один звук — стон; не похоже, чтобы стонала Шарлотта или кто-то другой. Значит, это она сама? Во рту ворочался мертвый язык, словно дохлая птица с иссиня-черными крыльями. Шум продолжался, перейдя в бульканье, затем еще один глухой удар, от которого у нее дрогнули веки. Она попыталась сконцентрироваться и ощутила кончиками пальцев бетонный пол. Он был скользкий, горячий и красный. Она физически ощущала красноту, которая жалила кончики пальцев. А может, она ощущала запах, острый запах, чистый и грязный одновременно. Запах выбитого зуба и вкус, теплый вкус наэлектризованного металла.
Она попыталась отдернуть пальцы, но всех птиц сбили в воздухе, и теперь она состояла из птичьих трупиков, ее мертвые птичьи пальцы неподвижно лежали в наэлектризованной красной луже, пахнущей выбитыми зубами. А потом она услышала слова молебна, молитвы. Их произносил голос, который она хорошо знала, голос Джона Дэвида, только слова были злые. Может, их говорил сам Бог; может, именно Бог и злился.
— Маленькая засранка. Проклятая маленькая засранка. — Слова повторялись снова и снова.