По медвежьему следу
Шрифт:
Он отошел от автобуса и, припомнив, что Сергей Степанович сегодня несколько раз принимал нитроглицерин, укрепился в решении: «Не поеду! Пусть спокойно отдыхает до понедельника, ведь все равно раньше ни он, ни Шахов ничего предпринять не смогут…»
Он пошел сам не зная куда и тут же возразил себе: «Это как знать! Телефоны работают без отдыха!.. Каждый день сейчас дорог!»
И он перерешил: «Поеду! Откладывать нельзя, но мой долг как-то смягчить удар, придумать что-нибудь дельное для продолжения боя».
Уже стемнело. Зажглись кое-где окна, и прохожие стали безликими, похожими на тени.
«Что предпринять? В министерство, в народный контроль, в обком комсомола и в газету напишу!» — разъярился Борис и, невольно вспомнив: «Я пишу, ты пишешь, он пишет…» — охладился… А может быть, потому, что ветер усилился.
— Ясно, — пробормотал он, — опровергнуть комиссию можно только новым неоспоримым доказательством… Здесь, в спорах и жалобах, оно не возникнет! Только там, на молокановской земле!
Он остановился так внезапно, что какой-то прохожий на него натолкнулся и выругал его.
Борис все это еле заметил.
— Конечно, там, только там, — бормотал он. — Осмотр берлог — это единственное, что осуществимо быстро. Я это придумал и доведу до конца!
Теперь уже он шагал стремительно, и снова вдруг остановила его мысль: «А возможен ли осмотр берлог? Поднялись ли уже медведи? Это надо спросить у Андрея, но до него раньше понедельника не дозвонишься… Послать ему телеграмму? Ответ придет не многим быстрее».
Борис выругал себя: «Почему до сих пор не узнал?» И оправдал себя: «Нужды не было, ведь я собирался осматривать берлоги летом, попутно с другой работой, и точный срок конца зимней спячки мне был без надобности».
Торопливо шагая, он вспомнил, что еще летом, расспрашивая Матвея Васильевича, записал и даже запомнил его ответ: «В наших местах медведи поднимаются, когда весна зиму побаривает, начиная с благовещенья — самого большого праздника. „На земле и в небесах, когда даже грешников в аду не мучают, птица гнезда не вьет, девки кос не заплетают, печей не топят, горячего не едят, все отдыхают, никакого дела не начинают, птиц на волю выпускают…“ Крот, он в благовещенье землю рыл, за то его бог ослепил…» — и так далее.
И про то запомнил, что первыми поднимаются самцы, а матки чуть позднее, когда глаза у малышей проглянут, и что все это занимает недели две. А вот о том, когда бывает этот праздник, спросить, растяпа, позабыл!
— Скажите, пожалуйста, когда благовещенье? — остановил Борис первого встречного.
— Тут такой улицы нет, — не замедляя шага, ответил прохожий, вероятно не расслышав…
Следующий, посмотрев подозрительно, ответил:
— Чего? Не знаю!
Борис догнал какую-то пару: он одной рукой поддерживал ее, в другой руке — раздутая авоська. Оказалось — пожилые, и он с большей надеждой повторил вопрос.
Они остановились с явным испугом.
— Весной! — сказала она.
— Мне надо точнее!
— Позабыл, честное слово! — Он прижал авоську к груди.
Последнюю попытку Борис сделал возле перекрестка, где светился кинотеатр «Родина». Остановил он двух девушек в одинаковых плащах. Одна посмотрела на него круглыми глазами молча, другая улыбнулась:
— Скажи уж прямо — познакомиться хочешь?
— Отвечу прямо, — ответил Борис, — очень, но не тот случай.
Поняв, что такие беседы можно продолжать без пользы долго, Борис поспешил в библиотеку и прочел, что «архангел, который опередил господа на пути к деве Марии, объявил благую весть о рождении ею богочеловека 7 апреля в пересчете на новый календарь».
«Следовательно, — подумал Борис, — уже кончился двухнедельный срок медвежьего переселения на летние квартиры и можно рискнуть!»
Он перешел на бег трусцой и успел до закрытия авиакассы. Но тут удар: «Давайте паспорт!» А он дома!
Лицо Бориса стало таким, что кассирша смилостивилась.
— Я вас знаю, — сказала она в свое оправдание.
Снова трусцой — на почту, телеграфировал Андрею и, уже не торопясь, с сознанием выполненного долга и с тортом в руке, появился он у Пластуновых. Рассказал спокойно, сдержанно о том, что узнал и что решил сам, без руководящих указаний…
— Постараюсь успеть в среду, к дирекции, но пока все берлоги не осмотрю — не вернусь! А вам обо всем этом пусть будет известно только то, что я улетел на воскресенье, допустим, к невесте, а почему застрял — неведомо! Три дня за охрану порядка, как у дружинника, у меня есть.
Сергей Степанович выслушал все это очень спокойно. Как и предполагал Борис, многое, в том числе и послание сочинителя, уже было ему известно.
— Помнишь, — сказал он, — я говорил, что в отставку подадим вместе. Тяжко, но к этому идет, а берложий шанс упускать не следует.
А когда прощались, Пластунов сказал:
— Лена! Мне кажется, что Боря за этот день лицом взрослее стал…
— Ты уж, племянничек, будь там поосторожнее! — Она впервые сказала ему «ты».
СЧАСТЛИВЫЙ ЗНАК
На пути в аэропорт Борис в автобусе обычно уютно дремал, а в этот раз отключиться не смог — то продолжал спор с председателем, то пытался определить, кто же сочинил донос?
Обдумывая фразу за фразой (они запомнились точно), он не смог обнаружить ничего, изобличающего «почерк» автора, пока не дошел до фразы «амбициозность отставших от науки людей». Тут Борис вдруг ясно вспомнил, что это довольно редко встречающееся слово — амбициозность, — характеризуя Шахова, употребил Басов в тот единственный раз, когда он был у него дома.
Неужели Басов? Пальцы невольно сжались в кулаки, и на душе стало так противно, что Борис с трудом заставил себя смотреть в окно и ни о чем не думать.
Вскоре автобус круто повернул, выезжая на площадь, и остановился у светофора возле аэровокзала. Широко распахнулась его стеклянная дверь, и люди с чемоданами устремились по «зебре» к остановке такси.
Все они были видны, так сказать, обезличенно, с тыла, и все же его внимание вдруг привлекла одна женщина. В ее легкой походке с плавным взмахом правой руки было что-то неуловимо знакомое.