По медвежьему следу
Шрифт:
«ПРИСТУПАЮ К РАССЛЕДОВАНИЮ!»
Теперь для Бориса стали важными все подробности. Он спросил, показав глазами на блюдце:
— Тут все, что удалось собрать?
— Что ты! — махнул рукой Андрей. — Тут только малость, взял для образца, а на нем таких — как блох. Я трогать не стал, чтобы все было документально!
— А где он? — спросил Борис с невольным почтением.
— Километров восемнадцать отсюда. — Андрей рукой показал направление.
— Минутку!
Борис поставил блюдце и принес полевую сумку, новенькую, сильно пахнущую кожей, достал из нее карту и набор аэрофотоснимков. Он удивился, с какой быстротой Андрей разобрался в извивах линий на карте и показал на южном склоне кряжа Кедрового, который защищает Молокановку от северных ветров, в верховье речки Ряженки:
— Вот здесь — возле ручья Тихого!
Борис крестиком отметил на карте это место и записал название ручья.
Пришли еще два брата Андрея, родной — Сергей и двоюродный — тоже Андрей, которого, чтобы отличать, все звали Андрюшей. Все Степанковы карту и особенно аэроснимки разглядывали с интересом, радовались, больше всех Витянька, и удивлялись, что видны полянки среди тайги и даже охотничьи лабазы. Только дедушка сокрушался:
— Не различаю! Все, как сквозь слезы…
— Дед, не робей, скоро опять на охоту пойдешь! — Андрей пояснил Борису, что направление на операцию уже получено и ждут они вызова.
— Еще как знать… — засомневался Макар Васильевич, отирая слезящиеся глаза.
Борис заверил, что теперь катаракту с полным успехом без ножа режут — лучом лазера:
— Об этом во всех журналах пишут!
Макар Васильевич сразу же заметно повеселел и велел накрывать на стол.
К ужину приступили в очень хорошем настроении. Обе хозяйки радушно опекали гостя, для которого строганина из нельмы, копченая стерлядка, медвежий окорок — все было в новинку.
Затем, столь же неторопливо, шло чаепитие, под пироги и варенья. После третьего стакана, не испробовав и половины, Борис начал, по возможности незаметно, подавлять зевоту и был рад, когда Андрей, заметив его усталость, объявил:
— Пора на покой, завтра подъем ранний!
Он извиняющимся тоном сказал, что Алеша, бывает, всю ночь орет — зубы лезут, поэтому они приготовили гостю постель в конторе, там никто его не потревожит.
Борис поспешил заверить, что таким решением отнюдь не обижен. Хотелось остаться одному, чтобы повнимательнее изучить заветные крупинки — их он пересыпал с блюдца в бумажный пакетик и положил в полевую сумку.
Контора оказалась близко. Бревенчатая добротная изба, надвое разделенная высокой перегородкой, обставлена была как и положено конторе: несколько однотумбовых и один двухтумбовый стол. Табличка над ним гласила: «Заведующий». Им-то и оказался Андрей. Еще до армии он окончил пушной техникум, а сейчас учится в заочном институте. Рядом с этим столом — несгораемый шкаф, а в противоположном углу — телевизор, и даже исправный, что сразу же продемонстрировал Андрей. Над старинным диваном с высокой спинкой лозунг: «Перевыполним план по черной белке!», а на диване, нарушив конторский стиль, белоснежная постель с подушкой, поставленной пирамидой. Так она потянула к себе, что благое намерение продолжить изучение только намерением и осталось.
«ЗАЧЕРКНУТОМУ — НЕ ВЕРИТЬ!»
Геологу положено ежедневно записывать свои наблюдения простым карандашом, для лучшей сохранности, в специальном полевом дневнике. Шуточки на пронумерованных его страницах не положены. Это Борис понимал, но все же в аэропорту, в нудные часы ожидания, не удержался, вывел на первой странице заголовок:
А ниже, подражая стилю старинных документов (их в архиве треста хранилось немало), он старательно написал:
Приказано: «Отбыть туда в самой скорости и приставить к одному медведю караул, дабы никто ни днем ни ночью, ни явно ни тайно то золото не мог исхититъ…»
После второй задержки рейса по метеоусловиям появилось продолжение:
Рапорт. «Докладую, что золото оного медведя оказалось „лягушачьим“ золотом, иначе именуемом слудой флогопитовой…»
А еще через час, когда надежд на вылет почти не осталось, начертал он по диагонали начальственной рукой резолюцию:
«Случай сей считать по воле божьей решенным, а дело сдать в архив курьезов геологических…»
Все это отобразило не только скуку ожидания, но и почти уверенность в том, что бесславно завершится эта операция и никому дневник не будет нужен.
Утром, наедине, Борис снова повторил опыт с тяжелой жидкостью, отделил и долго разглядывал в лупу три крупинки, благородство которых сомнения не вызывало.
Он достал дневник и, зачеркнув первую страницу, написал: «Зачеркнутому — не верить!» и уже всерьез отобразил все, что узнал.
У Степанковых за чаем он сказал Андрею:
— Теперь сам понимаешь, как важно дочиста обобрать медведя.
— Не оплошаем, — заверил Андрей. — Мы с тобой и с Андрюшей пойдем к медведю напрямик, а…
— Ну, мам!.. — заныл вдруг Витянька.
— Еще чего! — отрезала она.
— Василий, тоже наш охотник, поедет на подводе, — продолжал Андрей, — и будет нас ждать в устье Ряженки — дальше не проехать.
— А без подводы мы что, золото не дотащим? — улыбнулся Борис.
— Медведь тоже ценность — собакам на корм, его все едино сюда тащить надо. И обобрать все, что на нем налипло, можно, только когда он в тепле полежит, оттает. А чтобы крупинки эти не растерять на пути, мы его в брезентовый мешок затарим.
На том и порешили. Когда завтрак, похожий на обед, подошел к концу, Борис достал карту, попросил Андрея нанести на нее путь, которым они пойдут, и внимательно следил за движением карандаша, стараясь все запомнить.
Пришел Андрюша, уже готовый в путь.
— Ну, мам!.. — опять заныл Витянька.
— Завел пластинку! — рассердилась она.
Борис начал одеваться и тут Витянькино «Ну, мам!..» зазвучало снова и снова, словно пластинку заело. Он не отрываясь смотрел на мать, а жался к деду.