По морю прочь
Шрифт:
Хелен смотрела на него, держа в руке иглу. Его голова была видна ей на фоне темной пирамиды магнолии. Поставив одну ногу на перекладину стула и отведя локоть, она сидела в позе швеи и олицетворяла всей своей фигурой величие древней женщины, вьющей нить судьбы, величие, к которому приобщаются и многие современные женщины, когда берутся за мытье или шитье. Сент-Джон посмотрел на нее.
— Вы, я полагаю, за всю свою жизнь никого ни разу не похвалили, — сказал он ни с того ни с сего.
— Ридли я сильно балую, — заметила Хелен.
— Я спрошу у вас прямо: я вам симпатичен?
После некоторой паузы она ответила:
— Да, безусловно.
— Слава Богу! — воскликнул он. — Это подарок судьбы. Знаете, — продолжил он с чувством, — мне хочется нравиться вам более, чем кому-либо.
— А как же пятеро философов? — спросила Хелен со смешком, мягко, но уверенно делая стежки. — Вы бы описали
Хёрст не испытывал особенного желания это делать, но, начав о них думать, он почувствовал облегчение и прилив сил. Далеко, на другой стороне земли, они сидели в прокуренных комнатах, выходящих в серые средневековые дворы, и казались замечательными, прямодушными, легкими в общении людьми, неизмеримо более утонченными в смысле чувств, чем здешняя компания. Они давали ему то, чего не могла дать ни одна женщина, даже Хелен. От воспоминаний у него потеплело на душе, и он стал дальше излагать миссис Эмброуз свою ситуацию. Остаться ли ему в Кембридже или пойти в адвокатуру? В один день он склонялся к одному, в другой — к другому. Хелен внимательно слушала. Наконец, безо всяких предисловий, она объявила свое решение:
— Оставьте Кембридж и идите в адвокатуру.
Он потребовал привести основания.
— Я думаю, Лондон вам понравится больше, — сказала она. Это не было похоже на веское основание, но ей, судя по всему, оно казалось достаточным. Она взглянула на него и на цветущую магнолию за ним. Что-то странное было в этой картине. Возможно, из-за того, что тяжелые восковидные цветы были слишком спокойны и молчаливы, а сам Хёрст — он сбросил шляпу, волосы его растрепались, очки он держал в руке, и по сторонам переносицы виднелись красные вмятинки от них — выглядел слишком тревожным и словоохотливым. Куст был прекрасен, он раскинулся очень широко, и во время всего разговора Хелен посматривала на причудливые очертания его тени, формы листьев и на большие белые цветы среди зелени. Она делал это полуосознанно, и тем не менее куст каким-то образом принимал участие в беседе. Хелен отложила рукоделие и начала прогуливаться туда и обратно по саду, Хёрст тоже встал и зашагал рядом с ней. Он был взволнован, чувствовал себя не в своей тарелке, в его голове теснилось множество мыслей. Оба молчали.
Солнце начало клониться к закату, и горы постигла перемена: у них как будто отняли земную вещественность и теперь они состояли из одной только густой синей дымки. Длинные и тонкие облака цвета фламинго с завитыми краями, похожими на страусовые перья, на разной высоте прочерчивали небо. Казалось, городские крыши опустились ниже, чем обычно, кипарисы между ними выглядели очень черными, а сами крыши стали бело-коричневыми. Как всегда по вечерам, снизу доносились отдельные крики и удары колокола.
Внезапно Сент-Джон остановился.
— Ну, ответственность — на вас, — сказал он. — Я решился: пойду в адвокатуру.
Его слова прозвучали очень серьезно, почти с пафосом; Хелен откликнулась на них не сразу.
— Я уверена, что вы поступаете правильно, — тепло сказала она и пожала протянутую ей руку. — Вы станете великим человеком, я в этом не сомневаюсь.
Затем, как будто приглашая его оценить грандиозный вид, она провела рукой вокруг себя. От моря, через крыши города, по гребням гор, над рекой и равниной, и опять по гребням гор, к вилле, саду, магнолии и фигурам Хёрста и самой Хелен, стоящих рядом; наконец рука опустилась.
Глава 16
Хьюит и Рэчел уже давно добрались до того места на краю скалы, откуда, глядя вниз на море, можно было, если повезет, увидеть медуз и дельфинов. Но они смотрели в другую сторону, на бескрайние просторы суши, и при этом испытывали чувства, которые не может вызвать ни один, даже самый впечатляющий, пейзаж в Англии: там деревни и холмы имеют названия и самый дальний холмистый горизонт то и дело понижается, показывая полосу дымки, которая есть море. Здесь же перед их глазами лежала бескрайняя иссушенная солнцем земля, вздымающаяся пиками, вздыбленная огромными гребнями, земля, которая ширится и простирается дальше и дальше, похожая на грандиозное морское ложе, разграфленная на полосы временами суток, разделенная на разные страны, в которых построены знаменитые города, где темнокожие дикари сменяются белыми цивилизованными людьми и наоборот. Возможно, из-за их английской крови эта панорама показалась им слишком тревожно-безличной и даже враждебной, и поэтому, обратившись поначалу к ней, они затем отвернулись к морю и все остальное время смотрели на него. Здесь море было мелкой искрящейся водой, которая казалась неспособной злиться и подниматься валами, но дальше оно теснило само себя, добавляя серой краски в свой чистый синий тон, бурлило в узких проливах и бросалось пенными брызгами на мощные
Мысли Хьюита текли примерно в таком направлении, вот почему первое, что он сказал, когда они стояли на краю скалы, было:
— Как хочется в Англию!
Рэчел легла, опершись на локоть, и раздвинула высокую траву, которая росла на краю обрыва, чтобы она не загораживала вид. Воды были очень спокойны — они мерно вздымались и опускались у подножия скалы — и так прозрачны, что на дне были хорошо видны красные камни. Так было в начале времен, и с тех пор ничего не изменилось. Возможно, ни один человек не беспокоил эти воды ни лодкой, ни своим телом. Подчиняясь какому-то импульсу, Рэчел решила нарушить этот вечный покой и бросила вниз самый большой камешек, который смогла найти. Он ударился в воду и пустил по ней рябь. Хьюит тоже посмотрел вниз.
— Чудесно, — сказал он, видя, как круги расходятся и исчезают. Чудесными ему казались свежесть и новизна, которые он ощущал. Он бросил следующий камешек. Всплеск почти не был слышен.
— Почему в Англию? — проговорила Рэчел тоном человека, захваченного зрелищем. — Что у вас в Англии?
— Друзья в основном, — ответил Хьюит. — Ну, и всякие занятия.
Он мог смотреть на Рэчел без ее ведома. Она по-прежнему была поглощена водой и приятными ощущениями, которые создает созерцание морских волн, омывающих скалы на мелководье. Он заметил, что на ней было темно-синее платье из мягкой и тонкой хлопчатой материи, которое плотно облегало ее тело. Это было тело со всеми выпуклостями и впадинами молодого женского тела, еще не до конца развитое, но без единого изъяна и потому интересное и даже привлекательное. Хьюит поднял глаза. Рэчел сняла шляпку, ее подбородок покоился на ладони. На лице было по-детски сосредоточенное выражение, как будто она ждала, что над красными камнями вот-вот проплывет рыба. И все-таки двадцатичетырехлетний возраст сказывался в определенной сдержанности. Ее рука, лежавшая на земле с чуть подогнутыми пальцами, имела красивую форму и выглядела уверенной; нервные пальцы с квадратными кончиками были пальцами музыканта. С чем-то вроде душевной боли Хьюит осознал, что ее тело, и вообще довольно привлекательное, для него привлекательно особенно сильно. Вдруг она посмотрела на него. Ее глаза были полны искренним интересом.
— Вы пишете романы? — спросила она.
Мгновение он не мог понять, что она сказала. Его переполняло желание обнять ее.
— А, да, — сказал он. — Точнее, хочу их писать.
Она не отрывала от него своих больших серых глаз.
— Романы, — повторила она. — Зачем писать романы? Писать надо музыку. Понимаете, музыка… — Она отвела взгляд. Как только заработал ее мозг, выражение ее лица изменилось и она стала менее притягательной. — Музыка идет прямо к сути. Она говорит сразу все, что нужно сказать. А писательство мне кажется таким… — Она замолчала, подыскивая выражение, и поскребла пальцами землю. — Оно похоже на чирканье о спичечный коробок. Большую часть времени, что я сегодня читала Гиббона, мне было жутко, адски, дьявольски скучно! — Она засмеялась, глядя на Хьюита, который засмеялся в ответ.
— Я не буду давать вам книги, — заметил он.
— Почему, — продолжила Рэчел, — я могу смеяться над мистером Хёрстом с вами, но не при нем! За чаем я была совершенно подавлена — не его безобразностью, а его умом. — Она нарисовала руками круг в воздухе. Речел с радостью осознала, как легко ей говорить с Хьюитом; шипы или зазубренные углы, которые царапают поверхность отношений между людьми, сточились.
— Я заметил, — сказал Хьюит. — Что не перестает удивлять меня, — он настолько успокоился, что смог закурить сигарету, и, чувствуя, как Рэчел легко с ним, сам пришел в легкое и счастливое расположение духа, — так это уважение, которое женщины, даже образованные, очень способные женщины, питают к мужчинам. Наверное, мы имеем над вами власть вроде той, что, как говорят, мы имеем над лошадьми. Мы кажемся им в три раза больше, чем мы есть, — иначе они никогда не подчинились бы нам. Поэтому я склонен сомневаться, что вы чего-нибудь достигнете, даже получив избирательное право. — Он задумчиво посмотрел на нее. Она казалась спокойной и чуткой и очень юной. — Понадобится не меньше шести поколений, пока вы станете достаточно толстокожими, чтобы ходить в суды и деловые конторы. Представьте, насколько груб обычный мужчина. Рядовой, много работающий, честолюбивый стряпчий или делец, которому приходится кормить семью и блюсти свое положение. Ну и, конечно, дочери обязаны уступать дорогу сыновьям; те должны получать образование, стращать окружающих и пихаться локтями, чтобы кормить жен и детей, и так далее все сначала. А женщины остаются на заднем плане… Вы серьезно считаете, что избирательное право принесет вам благо?